Я о чувствах. Только о чувствах, не о высоких материях. Потому как состязаться с «кавалеристами» дураков нет; их много — команда, они сыгранные и умные. А ты — одиночка, ты — рассеянный с улицы Бассейной. Как иначе назвать человека, который за один только день в предвкушении музейного вечера дважды критично рассеивался? То за сковородку раскаленную рукой взялась, то ремень безопасности дверью прижала, он гремел всю дорогу до Дома Брюсова и вызывал недоумение: «Пальцы стучат?»
А дом вовсе и не брюсовский; чаеторговец Баев — известный в московском старообрядчестве купчина — обижался: «Брюсовым только квартиру сдаю, а весь дом ихним зовут».
Нарочно раньше пришла — по выставке пройтись. Хорошо знаю внутреннее расположение комнат, ориентируюсь в экспозиции. В отличие от кабинета Валерия Яковлевича, куда обычно заглядываю мельком — отметиться, долго провожу время в зальчике, где в музейном сожительстве пребывают Волошин, Рейснер, Пастернак, Цветаева, Ахматова. Борис Леонидович переглядывается с Мариной Ивановной и Анной Андреевной — у него ракурс выгодней, дамы друг друга настойчиво не замечают. Про голову Пастернака и историю её создателя — скульптора Зою Масленникову — писала эссе, потому периодически проведываю злосчастную голову. Стоит. Но выражение лица у Бориса Леонидовича всё более потерянное с годами.
Мой приход загодя вероятно нарушил репетицию «кавалеристов». Критики перед разговором о разных умных вещах, о поиске критериев качества, о хорошем литературном вкусе, о практиках чтения намеривались, видимо, командой отладить роли. Театральное действо ставить — не критику наводить, тут дело не шуточное, тем более злободневная трагедия
Хотела уйти, переждать
Но милые критики лишь ненавязчиво косились, деловито решали оргвопросы, переставляли самовар с места на место, клеили усы гусару то на мёд, то на двусторонний скотч — усы держаться отказывались. За слишком казачьи усы у гусара наших героев потом пожурит старшее поколение критиков — достанется от главреда «Вопросов литературы» Игоря Шайтанова; неприкасаемых нет. Пока же гусар репетировал чечётку и свист, остальные проводили кастинг на роли комара, таракана и паука. Тараканов разбирали охотнее,
Незаметно зал наполнился публикой. И дождь прошёл. И
Совершенно нескучным оказался разговор о книге «Как мы читаем». Прав Владимир Иванович Новиков, ныне синтезируем то, о чём недоговорили ровно сто лет назад в
И всё же о чувствах. Как бы ни был зоил безжалостен, он так же сентиментален. Веришь во взрослую мужскую нежность, когда на «капустную» постановку зрелый бородатый дядечка (Комаров) отвечает: «Я плакал, растрогался, не стесняюсь слёз».
Все они, эти наши язвительные, злоречивые насмешники — светлые люди; другие не сыграли бы так дурашливо и непосредственно детскую
В закоулочках старинного баевского (не брюсовского!) особнячка спешно и смущённо под стать обстоятельству обменялись мы с Владимиром Ивановичем впечатлением о типичности расположения комнат. Мне вспомнилась схожая рекогносцировка и в Борисоглебском, 6. Владимир Иванович нашёл, что я права, но продолжить мы не успели; он уже терпеливо отвечал на звонок жены, заботливо интересовался, всё ли в семействе благополучно в настоящий момент?
Так я о чувствах. Нет, не удастся убедить в отсутствии у нас литературной критики. Ну я же их видела. Слышала. Наблюдала. Восторгалась душой и светом. Некоторые вдвое меня младше, а умом втрое шибче. Если критики есть, то как же критики нету?
Галина Калинкина
04.07.2021, 1268 просмотров.
