В Музее Серебряного века прошла презентация поэтической книги Фаины Гримберг, изданной «Русским Гулливером». Книжку представляли руководитель проекта Вадим Месяц и редактор поэтической серии Андрей Тавров. В связи с событием и вообще с поэзией Фаины Гримберг хочется сказать следующее.
Почти любое стихотворение Фаины Гримберг — драматический монолог, который может быть закончен лишь тогда, когда закончится сама пьеса. Почему речь идет о драматической форме (хотя и редуцированной до одного
Драматическое стихотворение Фаины Гримберг не предполагает диалога, оно всегда принципиально монологично, и если и допускает намек на далекое многоголосие, то только внутри своего же собственного основного русла. Поэтому те, кто мог бы ответить героине, проговаривающей этот монолог, всегда остаются за кадром. Это те актеры, которые всю пьесу — слушают, и в этом заключено их участие в ней. В кадр же попадает бесконечное (энциклопедическое количество имен, фактов и событий), грозящее перевести сказываемое в некоторую смысловую дробность. И все же этого не происходит.
Что же создает единство поэтического говорения, не дает множеству смыслов разбежаться? Сам процесс говорения, сказывания. Этот процесс также является и целью стихотворения ( «Цель поэзии — поэзия»). Говорение, «дление голоса» встроено в стихотворение, хочется сказать, еще до его появления — слова заходят в поток, который бежит все время и готов их принять, только вот надо суметь их совместить.
«Повесть о верном школяре и восточной красавице», представленная на вечере, — это «история одной семьи в разных временах» по определению самой Фаины Гримберг, и это отчасти также история татарской, еврейской и русской культур, взятых в их семейном аспекте.
Техника написания «монологов» напоминает византийскую технику плетения словес с ослаблением
И встроена их история в голоса фактов, предметов, исторических реалий, цитат (явных и скрытых), как поздние византийские иконы встроены в изысканные драгоценные оклады с помощью ювелирного искусства. Ими восхищался в свое время Йейтс, придумавший Византию, которой не было, но которая не только возникла после его знаменитых стихотворений как плодотворная мифологема, но и продолжает оставаться формообразующим поэтическим мифом до нашего времени.
Как и в случае византийского искусства иконы, возникает некоторое напряжение между желанием рассмотреть «искусство драгоценного оклада» и желанием постигнуть более древний по происхождению и главный по смыслу — лик.
Но плетение словес как раз и снимает это противоречие своей катафатикой — бесконечным, избыточным перечислением свойств и признаков изображаемого (словом и голосом, в данном случае) до тех пор, пока слова не кончатся, исчерпавшись и исчерпав воображение слушателей. Пока они не признают на деле и очевидно свое бессилие перед предметом изображения и речи. И тогда он сам, уже несловесный, но подготовленный этой формой
Когда же наступает момент исчерпанности? Вероятно, как раз когда книжка представлена, голос автора, читающий стихи, отзвучал, и слушатели держат крошечную паузу, прежде чем аплодировать.
А потом возникает начало следующей книжки…
Андрей Тавров
Русский Гулливер,
Музей Серебряного века
10.03.2019, 2080 просмотров.
