Мой дом
Из роддома (с Арбата, из Грауэрмана, откуда ж еще?) меня привезли в деревянный дом на Новосущевской улице, который еще в недолгий период нэповской вольницы построили вскладчину несколько приятелей, среди которых был и мой дед.
Как и большинство мест, начинающихся с «ново», Новосущевская – весьма старая московская улица, проложенная по руслу Неглинки от Селезнёвки к Марьиной роще. Так что можно сказать, что я родился на берегу реки, хотя бумажных корабликов по течению не пускал, да и самой реки никогда не видел, поскольку ее загнали в трубу и убрали под землю за сто пятьдесят лет до моего рождения.
Натужная имитация Неглинки у кремлевских стен – не в счёт. Это водопровод.
Настоящая андеграундная Неглинка проявляет себя на поверхности земли иначе – в нехарактерной для московских широт активной растительности.
Моя Новосущевская вся в вековых тополях.
Зимой улица моего детства утопала в снегу, да и летом тоже она была вся белая, вся в тополином пуху, который мы, конечно, поджигали. Огонь шел далеко вдоль улицы.
Ужас (как я теперь понимаю) – дома-то были деревянные. Зато как красиво, опасно, неизбежно – ползущая вдоль тротуара извивающаяся кромка огня…
Я уже школу заканчивал, когда пришла бумага, что дом наш будут сносить, а на его месте построят трансформаторную будку. Нас выселили. Дом снесли. Будку за прошедшие с тех пор полвека так и не построили. Что неудивительно.
Удивительно другое. Когда дом сносили и нас переселяли, я впервые узнал, что это была, оказывается, наша частная собственность. Советская власть, все вокруг ничейно-государственное – а у нас частная собственность! В Москве! Пережиток какой-то. Родимое пятно капитализма.
Это, разумеется, не значило, что дом нельзя снести (ещё чего), но по закону (по закону!) должны были выделить столько же площади, сколько забирали. Строили тогда только типовые панельные дома, квартиры там были малогабаритные, нам с трудом нашли одну на первом этаже, к которой почему-то была присоединена дополнительная комната от другой ячейки общества. Туда мы и переехали – на самый юг Москвы, в чертановскую новостройку.
Здесь жила совсем другая публика. Прослышавшие, что папа – доктор, к нему потянулись соседи. Лечиться. Объяснения, что он доктор, но совсем других, физико-математических наук, не помогли. Всё равно ведь доктор.
Слепой бабке, что жила на втором этаже, прямо над нами, за неуплату отключили электричество. Я не сразу научился находить в кромешной тьме и перекрывать кран, когда она нас заливала. Впрочем, вскоре протечки стали реже – после очередной отсидки к бабуле вернулся внук, мой ровесник.
За решеткой он приобщился к чтению, увидел сквозь наши окна в отцовском кабинете библиотеку и стал регулярно приходить за книгами. В первый раз я растерянно предложил ему «Три мушкетера», «Остров сокровищ», «Овод»… Посмотрел мрачно, попросил что-нибудь другое, серьезное, лучше историческое.
Однажды, доставая книгу с полки, я хотел его о чем-то спросить, уточнить, обернулся к нему и увидел, как он взял с отцовского письменного стола дорогую ручку и положил в карман. Я отвернулся, вроде как не увидел. Но он увидел, что я увидел. И я увидел, что он увидел, что я увидел.
Больше он к нам не приходил, хотя, когда сталкивались в подъезде, я пару раз фальшивым голосом спрашивал, почему за книгами не заглядывает.
Там, в Чертанове, мне и приснился впервые тот снесенный деревянный дом детства, коммуналка с общей кухней, где у нашей семьи было целых две конфорки на общей газовой плите (роскошь).
Нет ничего банальней подобных признаний, но что делать – снится до сих пор, повторяется так или иначе один и тот же сон, не трогательно-ностальгический, скорее смутный, тревожный: узкий тусклый коридор и, как заходишь на кухню, сбоку, справа, – хлипкий, ненадежный крючок на двери черного хода, который ни от чего в этой жизни не может защитить…
Вся наша деревянная улица заканчивалась у Сущевского Вала кривоватым сараем, гордо именовавшимся «Кинотеатр “Мир”». Потом, ко Всемирному фестивалю молодежи в Москве на Цветном бульваре воздвигли новый роскошный панорамный «Мир», а наш сарай переименовали в кинотеатр «Труд».
Неподалеку стоял другой большой деревянный сарай, выкрашенный в голубой цвет. Синагога. Там перед Пасхой пекли мацу.
От этого деревянного мира и труда не осталось ничего, кроме вышеупомянутых тополей. Не могу понять: где же он помещался меж этими разросшимися деревьями, казавшийся мне таким огромным дом?
А ведь был ещё двор – большой, обжитой: дощатый стол со скамейками, белье на веревках, тропинки, клумбы, палисадники, темные углы, таинственное заброшенное бомбоубежище – целый мир.
Однажды наш дом обновили – темные бревна обшили новыми досками. Дом помолодел и поскучнел. Заодно и тропинку от нашего подъезда до улицы городские власти решили цивилизовать – покрыли асфальтом. А там грибница была, шампиньоны росли.
Летом в асфальте обнаружилась маленькая трещина, потом шляпка вылезла.
Меня это поразило – шампиньон (мягкий) пробил асфальт (твердый). Гриб срезали, в асфальте образовалась дыра, ее замазали. Потом еще один шампиньон вылез, еще один.
Осенью уже весь асфальт был в дырах. По жалобе жильцов всё опять утрамбовали, заасфальтировали. На следующий год шампиньоны снова пробили асфальт. Так продолжалось несколько лет, пока городские службы наконец не сдались.
И когда я теперь слышу привычные жалобы, что всех и вся закатали под асфальт…
Евгений Бунимович
Город для жизни
Москва совершенно никак не сопоставима с Ленинградом. Ленинград – это город, который ни на кого не смотрит. Выглядит как самый главный в мире, хотя и проигрывает множеству других городов. Объясняется это в первую очередь тем, что, как сказал Мандельштам: «В Петербурге жить, словно спать в гробу». Это так и есть, хотя девять из десяти ленинградцев, услышав это, порвали бы с вами навеки. А понял я, чем кажется Москва ленинградцу, в третьем городе, о чём чуть позже.
Я впервые приехал в Москву на производственную практику на Кусковский химкомбинат (я учился в химическом институте в Ленинграде). И, естественно, сразу сошелся с ровесниками, которые писали стихи. Они были совершенно не похожи на нас. Ну, среди них была Ахмадуллина молоденькая, которая вообще ни на кого, кроме себя, не была похожа. Друзья ее, более или менее несчастные впоследствии, Панкратов, Харабаров. Отдельно Валя Тур. Первые двое на меня произвели довольно сильное впечатление. Например, тем, что мы поехали на лифте на крышу дома в Гнездниковском (Дом Нирнзее, прим. ред.), и они стали показывать топографию и городское устройство Москвы – по высотным зданиям, тогда совсем еще новым. И при этом, как о чем-то малопримечательном, сообщать легкомысленным тоном о своем всецело антисоветском настрое. На меня жуть накатывала от их политической храбрости. Панкратов сказал: «Я придумал такую карикатуру. Стадион, играют в футбол, и написано: Венгрия – СССР, счет 4:0 в пользу Венгрии. И на стадион входят советские танки». Я подумал: «Может быть, у них в Москве другая власть? Может, здесь так принято говорить?»
Москва и Ленинград – ничего общего, ничего, начиная с функциональной роли улиц. Ленинград же весь построен для прогулок, там ровные пространства, ты заворачиваешь за угол, встречаешь какого-то близкого человека, говоришь с ним. Я однажды так завернул, а поскольку идешь и что-то себе бормочешь, необязательно вслух, то когда вдруг видишь кого-то, то немножко ошарашен, испуган этим. Я такого человека встретил и сказал: «Вот я сейчас шел и думал о Брежневе». Он в ответ: «Это я думал о Брежневе».
Лет через семь после того приезда в Москву я был в первый раз в Ташкенте, еще до землетрясения. И тут узнал – вот Москва. Брат и сестра. Она Азия. А Ленинград – ни тогда, ни потом нигде ничего похожего не находил. Ни в Венеции, ни в Амстердаме. Юг Манхэттена, примерно от Уолл-стрит до океана, напоминает Васильевский остров. Так они и строились по близким проектам, разница – пятьдесят лет, Нью-Йорк назывался еще Нью-Амстердамом.
Со стихами на эту тему у меня некоторый прокол. Есть какие-то, которые вызваны к жизни московскими стихией и мелодией, есть ленинградскими, только это не то, что можно представить как какую-то позицию. Но человек, который меня сюда пригласил, Данила Файзов, он велит называть его другим именем: Данил – я ему сказал про это. А он говорит, ничего страшного, мы как-то из того, что Вы будете говорить, вычленим нечто связное. Так что я понял, можно и так, без позиции.
Мне абсолютно все равно, где жить, если не в Ленинграде. Я и в Ленинграде уже не хочу. Жена моя родилась тут, коренная москвичка, хотя временно жила в Ленинграде, там мы и познакомились. Когда вернулись в Москву, по обстоятельствам семейным, нам нужно было что-то решать с жильем, потому что у её мамы была маленькая комната в коммунальной квартире. И мы купили в начале Дмитровского шоссе квартиру в самом обыкновенном доме. Жена была очень недовольна, говорила (она родилась на Мясницкой и жила там), что это все не то, это не город. У нас из окна Тимирязевский лес был виден, закаты, конюшни какие-то, лошади. Однажды она сказала: «А ты почему не возмущаешься?» Я ответил: «Я всю жизнь прожил в четырех домах от Невского. Какая мне разница, жить на Мясницкой, или здесь». Она со мной двое суток не разговаривала. Что совершенно справедливо.
Москва, в общем, нормальный город для жизни.
Анатолий Найман
* «Москва и немосквичи» – цикл литературных вечеров «Культурной Инициативы» предполагает знакомство с Москвой с помощью разных оптик: поэтов, писателей, критиков и других творческих людей, как родившихся в Москве, так и приехавших в столицу из других мест.
Гости не только читают стихи, но и рассказывают о своей Москве. Вечера проходят в клубе «Дача на Покровске» и в Московском городском отделении Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, которые располагаются в имеющем богатые литературные традиции доме Телешова, в историческом центре Москвы, неподалеку от того места, где когда-то находился знаменитый Хитров рынок, описанный Гиляровским.
В качестве «москвичей и немосквичей» уже выступили такие столично-провинциальные пары:
Юрий Арабов (Москва) – Алексей Королев (Загорск)
Анна Аркатова (Рига) – Сергей Гандлевский (Москва)
Геннадий Каневский (Москва) – Бахыт Кенжеев (Чимкент)
Инна Кабыш (Москва) – Олег Хлебников (Ижевск)
Дмитрий Данилов (Москва) – Инга Кузнецова (пос. Черноморский, Краснодарский край)
Николай Звягинцев (пос. Вишняковские дачи, Московская область – Игорь Иртеньев (Москва)
Евгений Бунимович (Москва) – Анатолий Найман (Санкт-Петербург)
Михаил Нилин (Москва) – Андрей Черкасов (Челябинск)
Игорь Караулов (Москва) – Сергей Круглов (Красноярск)
Непременная составляющая цикла – эссе о Москве, которые герои вечера готовят заранее.
29.03.2016, 5058 просмотров.
