О конвенциях, эмоциях, времени и полюсах
Вечером одного из тех дней (26 ноября), что укорачиваются в направлении зимнего солнцестояния, затягиваясь, как удавка на шее, в небольшом особняке эпохи модерн – музее Серебряного века (Доме Брюсова), где хранятся мумифицированные рукописи и прижизненные издания книг некоторых славных покойников, а также призрачные картины, фотографии и скульптурные бюсты, Данил Файзов и Юрий Цветков провели очередной вечер цикла «Полюса», в котором участвовали на этот раз Денис Ларионов и Надя Делаланд.
Публика (по причинам, вероятно, технического рода) до вечера этого практически не добралась, и зал согревали своими телами поэты Лев Оборин и Андрей Тавров, философ Георгий Чернавин и ещё несколько человек, среди которых, говорят, присутствовал телеведущий Лев Новожёнов. Льву Оборину предложили произнести о выступающих речь, от чего он пытался откреститься неочевидными доводами, что надо всё-таки послушать поэтов перед тем, как о них говорить, но в конечном итоге пришлось ему сказать немножко
Что же, на основе впечатлений от услышанного – полюсность здесь действительно имеет место, ведь даже явления, которые по своей значимости имеют разный удельный вес, могут быть при этом в определённом смысле равно «показательными».
В поэзии Дениса Ларионова монтируются фрагменты, не складывающиеся в единое смысловое целое. Поэтика такого плана представляет современное сознание, утратившее «золотую скрепку», которой этот мир скреплялся, и то, что монтируется в стихи – принципиально не целостно, разъято и не принадлежит самому субъекту. В поэзии Нади Делаланд смысловое целое, напротив, остаётся в полном порядке, не тронутое катастрофами, и то, что составляет ткань этих стихов, субъекту принадлежит и подаётся как его непосредственное самовыражение. Представленная в стихах Ларионова форма сознания включает взятое из текстов, из кино, из внешнего мира, но принципиально не черпает
Движения тела и акты сознания у Дениса Ларинова ставятся в принципе на один уровень, о чем свидетельствует их языковая рядоположенность в его текстах. В этой поэтике вообще всё принципиально находится на одном уровне, который то тут, то там вскрывается кошмаром, потому что «себя» в этом мире не обретёшь или обретёшь только как свой хладный труп; всё здесь чужое и сконструированное, а ты сам неотличим от плоскости, на которой разворачивается действие. Единый уровень, на котором разворачивается физическое и ментальное, постоянно подчёркивается в текстах: рядоположенны поля горчичные и смысловые, репрезентации имеют запах, у травмы есть берег. Это видно на уровне лексики: Денис Ларионов смешивает язык, описывающий телесный опыт, с «абстрактным» языком, но «абстрактный» – это не язык высокого штиля поэзии или метафизики, а некий наукообразный, обезличенный дискурс, который принципиально не подходит, казалось бы, для выражения субъективных переживаний. Но самое интересное, что благодаря обезличенному языку, который не приспособлен к выражению субъективного, мы всё же понимаем нечто об этом субъективном, и то, что мы понимаем – это посткатастрофическое, мучительно пытающее выстроить собственную идентичность через чужое, распятое на плоскости среди слов и вещей его существование: существование не романтического творца и законодателя, а эффекта чужой речи.
Смерть и тело у Дениса находятся на стороне опыта; слова-абстракции, обрывки научных дискурсов представляют языковой мир. Как он сам пишет: «Эякуляцию с эрудицией перепутал» – это и есть два основных полюса его поэтики, опытное и языковое измерения, реальное и символическое. Они переживаются вместе, смешиваясь и одновременно пытаясь уничтожить друг друга. Даже о собственной смерти сообщает чужая речь, надпись в газете. Это не голос другого, потому что другой обратился бы к тебе во втором лице и его обращение было бы подтверждением жизни, «Ты еси», здесь же, в потоках чужой речи, мы слышим обезличивающее и уничтожающее: «Денис Ларионов убит».
Интересный эффект: если Ларионов использует язык, не подходящий для выражения субъективного, однако благодаря ему мы парадоксальным образом понимаем нечто об этом субъективном, в случае Делаланд – несмотря на то, что, казалось бы, всё, что она пишет, это выражение субъективного, мы об этом субъективном почти ничего не узнаём. Только какие-то самые общие вещи: перед нами женщина (гендерная составляющая её стихов отчётлива), эмоциональная, любящая детей, верящая в Бога. Но эти хорошие вещи, заключённые в аккуратные лирические стихи в силлабо-тонических формах, изредка инкрустированных неологизмами ( «нежибытьё», «сбокуоконных», «руковетки»), и оживлённые прочими приёмами, всё же производят впечатление
Но в словосочетании «актуальная поэзия» мне видится и другой смысл, не принадлежности к сиюминутной моде, а актуализации времени, нахождения на темпоральном острие современности. В этом смысле современны те вещи, которые сами творят своё время. Мне кажется, что и в отношении ко времени поэтики Ларионова и Делаланд принципиально расходятся. Дело не в том, что поэзия Нади Делаланд «традиционна», а поэзия Дениса Ларионова «актуальна» – я не вижу здесь противоречия: поэзия, относящаяся к традиции (в элиотовском смысле), как раз подразумевает чувство истории, но исторический опыт – это опыт разрыва и травмы (ни в истории, ни в традиции мы не оказываемся просто так, по щучьему велению), и, если поэтика Дениса Ларионова включает этот разрыв, то, похоже, поэтика Нади Делаланд его не знает. Для неё (как она прямо выразила в интервью Леониду Костюкову) – всегда всё одинаково, сейчас и десять лет назад, сейчас и сто лет назад. Но, скорее всего, это «одинаково» получается не потому, что она воспроизводит циклическую, мифологическую модель времени (что тоже может быть актуально), и не потому, что все времена собираются для неё в божественную вечность и переживаются одновременно, а потому что она не выносит точку своего внимания за пределы очень частного места-времени собственного творчества. Прямое выражение эмоций остаётся прямым выражением эмоций и десять, и сто лет назад, несмотря на изменения культурных форм этого выражения.
Откровенная эмоциональность, как у Нади Делаланд и других поэтов со сходным подходом к творчеству, нехарактерна для наиболее влиятельных на сегодняшний день в столицах способов письма: в современной «интеллектуальной» поэзии эмоций не хватает (и это в принципе одна из проблем больших городов, современного общества и пр., не миновавшая и поэзию). Поэзия также связана для Нади Делаланд с вхождением в изменённые состояния сознания (такому воздействию поэзии посвящена её диссертация «Суггестивный потенциал языка поэзии“): Делаланд говорит о том, что текст фиксирует состояние вдохновения, в котором находился автор, и оно передаётся читателю. Ставя акцент на вдохновении, воздействии стихов на психику, эмоциональности, телесности и нуминозном характере поэзии, Делаланд принадлежит к более органической линии в понимании поэтического, в отличие от более “ (де) конструктивистского» и аналитического Ларионова. Впрочем, мне кажется, важнее не то, какие установки по отношению к поэзии демонстрирует поэт, какие конвенции разделяет и к какой линии в современной поэзии относится, а чтобы то, что он делает – работало.
Таким образом, вечер этот, по крайней мере, для меня поставил некоторые вопросы о возможностях современной поэзии, о конвенциях, эмоциях, времени и самоопределении поэта; обоим авторам я была рада и если написала какую-то гадость – так то от общего мизантропического настроения и погоды, когда хороший хозяин и собаку из дома не выпустит. С того вечера прошло без малого полтора месяца, зимнее солнцестояние уже наступило и теперь всё по-другому.
Алла Горбунова
Музей Серебряного века,
Полюса
15.01.2015, 6425 просмотров.
