Где вьется лоза грузинской поэзии
В 2009 году мы ездили на «Киевские лавры». Тогда Шоте Иаташвили вручали премию, он читал со сцены и летел над сценой. Я только помню, что читал «Жэн-щи-на лэ-тит», медленно,
Теперь вот можно оценить двадцать семь грузинских поэтов на шестистах страницах книги-билингвы. В Доме Брюсова на презентации «Антологии новой грузинской поэзии» читали переводчики (всего четверо из тридцати): Ирина Ермакова, Анна Золотарева, Максим Амелин и Глеб Шульпяков. Представляли книгу составители Шота Иаташвили и Максим Амелин. Из собственно авторов был вот только Иаташвили – и много рассказов о других участниках антологии. Так вечер и прошел, в жанре баек и свидетельств.
Современная грузинская поэзия – явление в известном смысле удивительное: началась как продолжение византийской традиции, развивалась в русле персидской, а потом впитала в себя весь двадцатый век европейской (грузинские поэты «свободно обращаются со всем запасом мировой поэзии» – утверждает предисловие). Под современными составители понимали авторов, вошедших в литературу в 80-х годах, в эпоху перестройки, и позже, до 2010-х, независимо от даты их рождения – неподцензурную и новейшую поэзию Грузии.
Это Георгий Лобжанидзе (1974). Он преподает арабский и фарси в Тбилисском университете. В Грузии вообще сильная арабистика. Лет десять назад перевел на грузинский язык Коран. А раньше перевода не было? Почему не было, был, но с французского. Это стихотворение я однажды слышала – вероятно, Ермакова его читала, но где? когда?
Господи, благослови старую мою возлюбленную,
Этот лотос, вынырнувший из болота,
Бело бьющийся во всеобщей темени,
Так растолстевшую теперь,
Сделай ее еще толще,
Изуродуй,
Чтоб ни один смертный не пожелал ее,
Не взглянул, не коснулся, не поцеловал, не приласкал.
( «Лотосовый колокольчик», пер. И.Ермаковой)
Это Котэ Кубанеишвили (1951). Его все знают. С ним и выйти из дома в Тбилиси невозможно: будут подходить люди, говорить, говорить, брать автограф, доставать из кармана книжки двадцатилетней давности, просить подписать листок бумаги для малого ребенка. Еще тяжелее встретиться с ним на улице случайно – достанет блокнот или листочки и станет читать новые стихи, может читать пять минут, может и двадцать. Говорят, он грузинский Иртеньев, но это неправда. Да, это он сказал «чечен – вечен, рашен – страшен» и «сейчас мы немного покушаем, а потом пойдем кушать», но он не Иртеньев. Я так поняла, скорее, грузинский Быков – пишет сатиру в стихах для газеты. Пишет и лирические стихи.
ты нужен всем прощай мой дорогой
ты совершенство — к пошлости людской
ты глух — и к суете и к славословью
разлука тяжела но я привык
ты увлечен всемирною любовью
и что тебе грузинский мой язык
Процитированное – нет, как раз не лирическое, «Прощание с долларом» (пер. И. Ермаковой).
Это Гага Нахуцришвили (1971). Гага пишет просто, кажется, что просто, ритмическим стихом и не гоняется за изящной рифмой. Гагу все любят. Если вдруг
Сколько по жизни бредешь, а почти не привык,
нервно гадаешь по снам, по гуду эфира.
Чувствуешь ветер – надо поднять воротник,
прятать лицо от себя и от мира.
Чувствуешь – время другое. И это пройдет.
Люди меняются – место им в легионе.
Снова слоняться, влипая в земной оборот
плоскости-круглости, нежности односторонней?
( «Бродяга», пер. И.Ермаковой)
Это Звиад Ратиани (1971). Он переводил на грузинский язык стихи Т. С. Элиота, Р. М. Рильке, Э. Паунда, К. Сендберга, У. Х. Одена, П. Целана, Т. Хьюза, М. Стренда, Д. Уолкотта, Ш. Хини. Звиад, наверное, лучший грузинский поэт. Бахыт Кенжеев давно и уверенно это говорил, я не знала, что отвечать. Пожалуй, вот и знаю – он прав: Ермакова читала свой перевод потрясающего стихотворения про черные одежды ( «черные брюки и черный свитер, / ношенное дедом моим и моим братом / укороченное черное пальто / (была еще кепка, но потерялась), в которые влезаешь осенью („Зимняя анкета“). Это длинный верлибр, его не привести целиком, и, кажется, негде прочитать, кроме как в „Антологии“. Я от Кенжева помнила, что Ратиани работает в какой-то немыслимо романтической профессии типа спасателя горных экспедиций или метеоролога. Все перепутала: монтажником станций мобильной сети. Но, может быть, действительно в горах.
Это Заза Тварадзе, умерший в 2007 г. в пятьдесят лет. Выбирая авторов, Амелин проводил анонимное анкетирование среди грузинских поэтов – просил назвать 10 лучших. Мало кто не назвал 10, много кому не хватило 10 пунктов, но по сумме голосов победил Заза Тварадзе, которого однажды то ли услышал, то ли прочитал в переводе Дмитрий Александрович Пригов – и читал потом, не мог остановиться. Визитная карточка автора для русскоговорящего читателя (на классический сюжет о непростых отношениях художника и музы) – вдруг напомнила рассказ Эдгара По о страшном чудовище, видимом сквозь окно:
<…>Мир посмотрел на меня из проема фрамуги,
как на врага и лжеца, упрекая безгласно,
а по углам копошились бескрылые мухи,
горбясь и крючась, и злобно шептали: „Ужасно!“
Ужас и жуть им горошины глаз распирали,
глаз, состоящих из черных полосок и белых,
раструбы ли хоботков иль тугие спирали
дыхалец их, то бегущих, то оцепенелых.
Выглянул я из окна – одиноко дремучий
старец с котомкой шел прочь от греха и соблазна,
а по карнизам, размножась, бескрылые мухи
ползали, жвала сужая: „Ужасно, ужасно!“
(„Бескрылые мухи“, пер. М.Амелина)
Это Ника Джорджанели (1978). Его мама – русская, и в его поэтике, по мнению Амелина, чувствуется большое влияние любимого Бродского, почему Амелин и щедро добавляет Бродского в свои переводы Джорджанели.
Это Шота Иаташвили (1966). Он автор восьми поэтических книг, четырех книг короткой прозы и четырех детей. Недавно закончил переводить „Дженерейшн Пи“ на грузинский. Она скоро выйдет. Раньше перевода не было, нет.
Это Майя Саришвили (1968), жена Иаташвили. Ей говорили, „говорили, что четверо это слишком! / Что, хотя бы от двоих, нужно было избавиться“. Но она «все не могла решить, от которых, / они, меж тем, выросли, / дотронулись пальчиками до моего лица, / сказали „мама“ („Жесткий ответ“, пер. А. Золотаревой).
Это – Шалва Бакурадзе (1973). Он поет, когда читает. Скорее поет, чем читает – входя в транс и вводя в него зал. Наверное, как Строцев, – подумала я. Строцев ведь тоже летит над микрофоном. Как читает Бакурадзе, я не слышала, хотя и Золотарева, и Иаташвили старались воспроизвести, но вот цитата первого же стиха из антологии:
Никогда не стриги мою книгу, в ней ни одно
Слово не будет лозой без тебя. Это вино
Долго искал, подбирая землю, солнце, дожди,
Каждую строчку с любовью к тебе прививая.
Мой виноградник цветет, склон оплетая волной,
Трепетных листьев живые страницы срываю
Бережно и прижимаю к груди.
(„Виноградник“, пер. И. Ермаковой)
– и уже можно подумать о параллелях с ранним Строцевым.
Это Зураб Ртвелиашвили. Это Андро Буачидзе. Это Софико Кванталиани. Это чача, вино, виноград.
Елена Пестерева
ОГИ,
Презентация,
Музей Серебряного века
15.10.2014, 6257 просмотров.
