В рамках Всемирного дня поэзии проект «Культурная Инициатива» организовал приезд в Москву специального гостя – Олега Юрьева, приуроченный к выходу сразу двух новых книг поэта.
28 марта в клубе «Билингва» была представлена новая книга стихов Олега Юрьева «О Родине».
Возможность увидеть и услышать живущего во Франкфурте-на-Майне и редко навещающего наши палестины поэта можно считать подарком от «Культурной инициативы» его московским почитателям к Всемирному дню поэзии, празднуемому ЮНЕСКО 21 марта, а российской литературной общественностью – еще месяц сверх того.
С пространным вводным словом издателя выступил Дмитрий Кузьмин. Свою речь он посвятил теме, которую можно обозначить так: «Место поэта Олега Юрьева в ряду авторов издательства как проблема места, занимаемого его поэзией в ряду современных поэтических практик».
Дмитрий Владимирович начал с того, что внутри его издательской деятельности книга Юрьева одновременно и событие, и не-событие. Не-событие – потому что шестьдесят пятая по счету книжка издательства просто лишний раз свидетельствует о нормальном ходе рабочего процесса. Событие – потому что на фоне общей для проектов Кузьмина репутации оплота всего актуального, новаторского, умеренно «левого» неожиданно смотрится обращение именно к Юрьеву, чья поэтика резко переламывает линию Ломакина, Бородина, Ровинского, изданных перед ним. Переламывает своей установкой если не на консервацию, то на реконструкцию.
Что же реконструирует Юрьев? К ответу на этот вопрос Дмитрий Владимирович подвел, напомнив, что ровно сто лет назад вышли «Камень» Мандельштама и «Смерть искусству» Василиска Гнедова. Подтекст у этого nota bene был, вероятно, такой: творчество Юрьева могло бы вписаться в ту историческую ситуацию выбора между сохранением поэзии как поэзии и авангардным испытанием ее на прочность. Его эстетика могла бы, условно говоря, принять сторону Мандельштама против Гнедова. Стихи Юрьева явно отсылают к той парадигме, согласно которой поэзия есть, по сути, магическая манипуляция. Обыденный язык расплавляется, чтобы усилиями поэта сплавиться в нечто – по умолчанию, метафизически – новое, иное.
Олег Александрович поблагодарил своего издателя за предложенное осмысление его стратегии и добавил, что применительно к собственному творчеству у него никаких теорий нет, единственный критерий оценки – нравится ли ему получившееся. Хотя по поводу русской поэзии теория имеется, причем не столько даже литературная, сколько историософская. Сейчас же, как он дал понять, время для не теорий, а для стихов.
Пытаться рассказать о том, что было дальше, бессмысленно… Хочется назвать главный, по мнению автора этой заметки, «магический ингредиент» поэзии Юрьева. О нем упоминалось неоднократно и непраздно: это метафора. Ткань стихов держится на точности в схватывании мельчайших связок, делающих мир воспроизводимым как целое, у Юрьева, прежде всего, зримое. Думается, это и выделяет его среди авторов издательства «АРГО-РИСК». Метафора ушла из современной поэзии, если понимать под метафорой не словесный узор, гармонически-приятный, либо интригующе диссонансный, но в любом случае произвольный, а свидетельство. «Олово перстней на кулаках ножных» у сидящей хищной птицы. Оперная массовка поверженных всадников, которые «смертью спешены» (разве в самой передаче «картинки» не звучит оперная, почти «вампучная» патетика?). «Под жиром солнечным река», «мостов коробчатые животы» – и т.п. Другое дело, что текст Юрьева подчас рискует расслоиться на такого рода всполохи видения. Впрочем, выплавка из мира воспринятого мира поэтически высказанного, мира вос-петого, там, где она совершается, пусть совершается в собственную меру.
Марианна Ионова
30 марта на вечере, устроенном проектом «Культурная Инициатива» в клубе «Zavtra», Олег Юрьев представил свою новую книгу «Заполненные зияния» В нее вошли статьи и эссе о русских поэтах ХХ века от Анны Ахматовой и Осипа Мандельштама до Игоря Булатовского и Алексея Порвина.
Автор подчеркнул, что его книга – не манифест, а личное высказывание. Юрьев никого не собирается «вести за собой»: главное для него – то, что стихи, о которых он пишет, ему нравятся. Кроме того, он видит в разговоре о них возможность расширить, кажется, сложившееся, застывающее у нас на глазах и становящееся, как «реальность», уже анонимным представление об отечественной поэзии, которое многие принимают за окончательное. В этом плане русская словесность двадцатого, да и девятнадцатого века рассматривается в книге как процесс борьбы между двумя линиями – условно говоря, демократической (Некрасов – Горький – Солженицын) и аристократической (Пушкин – Тютчев/Фет – символисты – акмеисты – чинари), а будто бы не существующие для сложившегося канона Алик Ривин, Геннадий Гор, Павел Зальцман и другие – как продолжение аристократической линии после физической гибели ее последних представителей и мнимой победы единоспасающего соцреалистического «метода» ко второй половине 1930-х годов.
В своем поколении и, шире, в литературном андеграунде 1960-х – 1980-х Юрьев видит, с одной стороны, выходцев ( «по паспорту») из советской интеллигенции, как будто бы взявшейся продолжать демократическую линию интеллигенции XIX века, но с другой – претендентов на наследие «серебряного века», более того – всей «первой русской культуры», от Пушкина и Лермонтова до обэриутов, Лившица и Николева, наконец – уже ушедших Леонида Аронзона, Олега Григорьева, Сергея Вольфа, Елены Шварц, Александра Миронова. Автор прослеживает сосуществование двух названных линий, их борьбу и попытки примирения до сравнительно близких времен: этим определяется, среди прочего, его взгляд на поэзию Станислава Красовицкого и, в ином смысловом развороте, на стихи Валерия Шубинского.
Книга и ее представление автором вызвали заинтересованное, оживленное обсуждение. Михаил Айзенберг мягко настаивал на том, что книга – все-таки манифест, а предлагаемый в ней «альтернативный канон» – ощутимо петербургский. Дмитрий Кузьмин поднял вопрос о сосуществовании нескольких канонов: в каком-то из них главным поэтом будет Кушнер, а другие назовут классиком и вовсе Михалкова. В этом смысле карта «линий» русской поэзии ХХ века будет выглядеть, не исключено, более многосоставной. Данила Давыдов посетовал на отсутствие в нарисованной картине такой фигуры, как Слуцкий, чья поэзия была весьма значимой, в частности, и для ленинградского андеграунда 1960-х годов, в первую очередь, для Бродского. Олег Юрьев согласился и высказал некую надежду на то, что у издания может ведь быть и второй том: «Еще, по меньшей мере, на одну такую книгу у меня материал есть». Борис Дубин указал на значимость того, что картина новейшей поэзии воссоздана в данном случае именно поэтом (нынешняя отечественная критика, тем более – филология, кажется, не интересуются современной лирикой, тогда как она, конечно, и есть острие времени, главные события происходят здесь; филологи в других странах это, кстати, знают, и с новейшей лирикой активно работают). Он подчеркнул также внимание Юрьева к советскому наследию, в котором предстоит разобраться (Слуцкий здесь – лишь одна из важных точек), и разбираться придется не год и не два.
Борис Дубин
Презентация,
Билингва,
клуб Zavtra,
Олег Юрьев,
Стихи о Родине,
Заполненные зияния
29.04.2013, 7305 просмотров.
