О новом тексте Дмитрия Данилова пишут книжный журналист Ольга Балла и высказавшийся в данном случае с точки зрения читателя и коллеги по перу Андрей Левкин.
Город на другую букву
13 февраля в клубе «Проект ОГИ», в рамках циклах «Перед книгой», Дмитрий Данилов читал избранные отрывки из своего уже, похоже, написанного, но ещё не опубликованного романа – или, как это называет сам автор с его любовью к бесстрастной точности, «большого текста» — «Описание города».
В новом тексте, как читатель, несомненно, уже догадывается, Данилов при помощи своей фирменной «бедной», аскетичной прозы, намеренно — и ощутимым усилием — воздерживающейся от соблазнительных для всякой прозы движений вверх, в стороны и вглубь, осваивает новые территории. На сей раз – совершенно буквально: если, скажем, в «Горизонтальном положении» (2010) он осваивал в качестве объекта описания время, то теперь – пространство. (Как мы знаем, недавно он предпринял тот же эксперимент в отношении одного пространственно-временного единства, да какого – архетипичного в своём роде: стержневой для российского пространственного существования дороги от Москвы до Владивостока по Транссибу, в повести «146 часов», вышедшей в январском номере «Дружбы народов» за этот год.) Теперь объектом даниловского освоения и моделирования был избран некий город в русской провинции – один из областных центров европейской части России, принципиально не названный. Всякий раз, когда на язык просится его имя – хотя бы даже в названии железнодорожных станций – Данилов одёргивает себя и терпеливо произносит: «…описываемый город». Или иронически подмигивает читателю: «город на другую букву».
«…над трибуной гремит речевка, или, как это называют фанаты, заряд: Вперед, наш <название описываемого города>, вперед! Вперед, наш <название описываемого города>, вперед!…»
«…в городе на другую букву жил один выдающийся русский писатель, а рядом с городом на другую букву родился один выдающийся русский поэт. Добровольные пожертвования на памятник выдающемуся русскому поэту собирали в принудительном порядке со всех предприятий и организаций города на другую букву».
То был именно эксперимент (и над собой, и над городом), сознательно выстроенный – роман, как и прежние тексты Данилова, вполне можно считать его протоколом. Суть эксперимента состояла во вращивании избранного города в человека-наблюдателя.
Едва ли не буквально: предстояло добиться того, чтобы город «вошёл» автору «в печёнки» – в самочувствие, в состав очевидностей. Тогда-то, предполагалось, он и может быть по-настоящему описан. Было задумано приезжать туда на протяжении года раз в месяц, дня на два, и осваивать очередной кусок пространства. А всё почему? – Потому, что для концентрации внимания нужны жёстко заданные рамки. Не будем забывать ещё и о таком чётко прослеживаемом здесь элементе культурного наследия, как регулярность ритуала. В работе Данилова с объектами своего внимания, в его терпеливых регулярных повторах очень много ритуального.
Всё вышло в точном соответствии с расписанием. «Начал в январе, – признавался Данилов в своём Живом Журнале, – закончил в декабре». Получилось двенадцать глав – двенадцать «приездов».
В принципе, можно было попробовать отгадать, какой город автор описывает. Так даже было, похоже, задумано. Тем более, что он передаёт свой предмет с максимально возможной скрупулёзностью, разве что — призывая на помощь всю свою мыслимую виртуозность — избегая имён собственных: всяких, вообще (зато обозначая их чрезвычайно внятными намёками). Автор, правда, не настаивал – и свою версию никто из слушателей так и не произнёс, – по крайней мере, так, чтобы все слышали. (А что, в «Новом мире», говорил Данилов, так и не догадались. Ну, если уж в самом «Новом мире»!…) Я, кстати, очень уверенно подозреваю, что это – … Впрочем, стоп. Чего это я буду сразу всё раскрывать? Так неинтересно. Вот выйдет книжка осенью – сами всё и узнаете.
Ну, или не узнаете – а так ли уж, в конечном счёте, это важно? Ведь не в географии тут дело, и задача здесь – не описание быта и нравов, не передача «духа времени» и «гения места».
Речь, скорее, о том, что делает всё это возможным: и «дух времени», и «гения места». О каркасе, на который они натягиваются.
Данилов – исследователь. Естествоиспытатель. Только вот – какого естества? естества чего?
Похоже, что естества самого существования – существования как такового. В том его виде, в каком оно предшествует толкованиям и приписанным ему добавочным смыслам. Человек же, как известно, живёт по преимуществу смыслами, приписанными и добавочными (избыточными, если хотите) – простодушно принимая их за само естество. Более того, без них он чувствует себя как бы в безвоздушном пространстве – задыхается.
Именно такое впечатление может производить проза Данилова – если подойти к ней с типовыми ожиданиями.
Да, ему интересен не город как таковой – с его, допустим, достопримечательностями (хотя хорошо, когда таковые находятся: за них можно при построении описания зацепиться). Он выявляет (скорее выщупывает) структуры «голого», очищенного существования. Не обязательно устойчивые: они могут быть и вполне сиюминутными, преходящими. Случайное в даниловской прозе фиксируется ничуть не менее чутко и терпеливо, чем то, что претендует на громкое звание закономерного, а главное, на равных правах с ним, в одних с ним интонациях. (Кстати, может быть, поэтому – а не только в силу персональных пристрастий – мне показалось, что в чтении даниловской прозы вслух, живым, полным обертонов голосом – а голос у Данилова яркий! – есть
Данилов предъявляет читателю коренные черты бытия как можно более очищенными от – нет, не от случайного: от тех самых добавочных смыслов, которые так легко вытесняют их в сознании человека. Он эти первоструктуры как бы вытапливает из-под толстой жировой прослойки.
О прозе Данилова говорилось (ещё в связи с «Чёрным и зелёным»), что она – своего рода медитация над избранным предметом. Во всяком случае, перед нами — определённая техника работы с сознанием. Рискну даже сказать, духовная практика.
Впрочем, то, что он делает, может быть – и часто бывает – попросту смешно (освобождающее действие отчуждения!). На презентации Данилов намеренно читал в основном такие куски своего Большого Текста, признавая, что там вообще-то есть и много другого. Нормальная ситуация сложной прозы (нет ничего более обманчивого, чем впечатление «простоты» от даниловских текстов): каждый найдёт своё. А ещё лучше – взять да и найти там всё вместе.
Ольга Балла
Дмитрий Данилов в «Проекте ОГИ» представлял свою новую, еще не напечатанную книгу «Описание города». «Культурная инициатива», невесть из каких соображений, предложила мне написать эту рецензию, и я согласился. Но прошу учесть, что я же не настоящий критик, отчего мое изложение не будет содержать слишком теоретических обобщений, а станет чисто резонировать на происходившее первыми попавшимися словами.
По неизвестной мне причине Д. Данилова причисляют (по крайней мере, причисляли) к «минималистам». Вот есть Анатолий Гаврилов, минималист, а вот Данилов – его продолжатель и развиватель. Поскольку я не только не критик, но еще и не минималист, то оснований такого подхода не знаю. Собственно, я не вполне уверен и в том, что те, кто его причислял, тоже минималисты. Словом, их совокупными усилиями было решено, что Данилов это как Гаврилов, только обширнее.
По ходу авторского чтения возникло предположение, что минималистом Данилова считают потому, что вживую его не слушали. По книгам – да, можно зачислить: у него страница выглядит не как обычно — наверное, в этом есть
Можно, например, сказать, что автор что ли просто бульдог какой-то (в хорошем смысле; вообще, про Данилова у меня – на случай возникновения двусмысленностей – все в хорошем смысле). Если он берет что угодно, то он в это вцепляется и крутит самыми разными способами. Понятно, что для его прозы главное – найти предмет, подходящий для верчения всеми возможными способами, и чтобы этот предмет не стерся в процессе. Конечно, город такое выдержит. Так что в этой книге вполне сошлись предмет и метод, а остальное он не упустит. То есть, уже не упустил, как следует из чтения. Это совершенно удавшаяся книга, она войдет во все возможные шорты и т.п.
Так вот, никакого тут минимализма, а наоборот — этакая машинка остранения от Шкловского. В ее самой новой версии. Д.Д., что ни увидит, так тут же остраняет со всех сторон. В чем и дополнительный интерес: смотреть, как это происходит. Вообще, есть ли на свете такая штука, которую Д. Данилов не смог бы остранить?
Но в чем может состоять доведение остранения, как приема, до максимума (а это происходит)? В том, что метод выходит за свои границы. И все оказываются в другой ситуации, где следует вспоминать уже не Шкловского, а Пятигорского частных бесед, сославшись на цитату от Кирилла Кобрина: «Как говаривал Пятигорский: „Надеюсь Вы понимаете, как все ужасно смешно?“
Андрей Левкин
17.02.2012, 6730 просмотров.
