Фото Евгении Бродской.
Ася Аксёнова
* * *
Вынул из шкафа зимнюю куртку
— а в ней
Достал — пенальчик для фотоплёнки.
Как, почему?
Открыл — там стеклянный лисёнок:
нёс тебе в подарок, да
А теперь уже поздно.
Плакал — как в тот день на кладбище.
Это стихотворение Антона Нестерова, посвящённое его покойной жене, — кристальное, прозрачное, горькое, написанное так, как только Антон писал, немного в стиле японской поэзии, а немного — в стиле мимолетного сна, прорывающегося в реальность, — сейчас про всех его родных и близких. Мы все, знавшие и любившие Антона, несём ему сейчас своих стеклянных лисят —
Антон Нестеров — мой давнишний добрый друг. Мы были знакомы с ним больше тридцати лет, и за это время я не могу припомнить ни разу Антона в гневе, ярости, раздражении или злобе. Всегда доброжелательный, но не заискивающий, ответственный, но не занудный, спокойный, но не равнодушный, всегда радующийся — людям, поэзии, музыке, жизни — но тихо, негромогласно, внутри себя — Антон и должен был быть всегда.
Приходится повторять страшные и банальные
Антон был очень скромным и благородным человеком — он никогда не хвастался, не требовал внимания к себе, он тихо улыбался в усы и слушал других, и говорил не о себе, а о других, он стремился поделиться с другими тем, что любил — музыкой, стихами, хорошим вином, радостью жизни. Антон был меломаном — его коллекция прекрасной музыки уникальна. Он составлял для родных и друзей музыкальные композиции из своих любимых записей — каждому индивидуально — исходя из личности адресата. На моей кассете тридцатилетней давности в числе прочих — Дженис Джоплин и Леонард Коэн, о которых я и узнала благодаря Антону.
Он жил внутри музыки, и созданный им музыкальный проект «Игра в кортасики» тому подтверждение.
Антон был превосходным редактором — ответственным, доброжелательным, скрупулёзным и внимательным — я в этом убедилась, когда он редактировал мою статью. Об этом после его смерти писали многие, соприкоснувшиеся с ним как с редактором, великолепным и разносторонним филологом, отличным лектором и преподавателем.
Он интересовался глубоко и серьёзно теорией мистики, астрологии, таро — причём без того пошловатого налёта, который может появиться у интересующихся этой областью жизни.
Мы знаем его как блестящего переводчика — с английского, норвежского, ещё с нескольких языков.
Антон был тонким лирическим поэтом — со своим уникальным голосом, и об этой стороне его жизни не очень многие знают, а жаль. Перечитывала сейчас его стихи — и оторопь взяла, как многое он про себя — и про всех нас — предсказал. Впрочем, такое провидчество как раз и свойственно настоящим поэтам:
* * *
И ты думаешь,
кому и когда в следующий раз
захочется поделиться с тобой послевкусием
жизни, как она вышла рядом,
и проводишь языком по губам
— синеватая горечь водки за полночь, —
единственное послевкусие на сегодняшний день,
а потом выходишь курить
и прислонившись виском к стене
чувствуешь вдруг
прохладную шероховатость краски
и
вместо отчаянья,
тогда вместо отчаянья:
разве что
щенячья благодарность этому миру.
Такое сочетание пронзительной грусти с радостной благодарностью — очень характерны и для поэзии, и для жизни, и для музыки Антона.
Я не буду заниматься здесь подробными перечислениями его знаний и заслуг — это некролог, а не статья в Википедии. Статьи в Википедии об Антоне, кстати, нет — он так много сделал, но не прикладывал рук к личному продвижению — ему было незачем, он жил, а не раскрашивал оболочку своей жизни, радовался и изумлялся, а не пускал пыль в глаза.
Вот это старое стихотворение Антона, которое я приведу целиком, — о его способе жить и мыслить, о том, что было важно и близко именно ему. Он жил ради самого процесса жизни, попутно делая очень много важного, но словно не придавая ему значения:
Ex oriente lux
У него было имя честного путешественника,
подтверждённое
курильщиками опиума в притонах Сяо
и нежными, как луна Ли Бо,
красавицами весёлых кварталов южной столицы,
а также буддистским монахом,
который выхаживал его после
приступа лихорадки, полученной на болотах.
Его память хранила
сотни прикосновений
игральных фишек из слоновой кости,
фарфоровых чашек с вином
и древних пергаментов,
чьи страницы жестки,
как подушечки пальцев придворной лютнистки.
И он видел Великую стену и тысячу пагод,
и сад императора, —
но ему никогда не пришло в голову,
что запах туши
в подземных скрипториях Лхасы
похож на запах крови, смешавшийся
с дымом кальяна
и ветром пустыни
за Великой стеной —
той самой,
распростёршейся
с запада на восток
и с востока на запад:
чьи губы суше и жарче,
чем губы самых любимых женщин, —
где к умирающему от жажды
приходят ангелы или гейши
— и где нашли его тело
— но никаких путевых записок…
Путевые записки остались. И мы их прочитаем — и здесь, то, что он успел написать и сделать. И там, куда, к сожалению, уходит всё больше и больше дорогих людей, у которых отказывается выдерживать сердце, как отказалось оно у Антона.
Ольга Седакова
С Антоном Нестеровым меня познакомила Ирина Ковалёва, его жена, а с Ириной — Университет. Мы часто так и общались втроём, хотя с каждым из них у меня были и свои дела. Ирина была одним из самых солнечных людей, каких я знала. Антон — в тех же астрономических метафорах — казался мне лунным. Он был очень мягким, деликатным, ускользающим, всегда готовым отступить в недосказанность, в молчание собеседником. С ускользающей, почти незаметной улыбкой. Их дочка Дуся уже в десять лет обнаруживала филологическую хватку. Однажды на моём чтении она бесстрашно взяла слово (а слушатели были исключительно взрослые):
— А мне показалось, что в том, что вы читали, есть такие размеры, которых в русской поэзии не было!
Она была права. Взрослые об этом не подумали.
И Антон, и Ирина были прекрасными переводчиками: Ирина блестяще переводила новогреческих поэтов, Антон — северных: скандинавов, англичан (мы вместе занимались переводами проповедей Джона Донна). Оба писали своё и совсем не торопились это своё публиковать. Насколько я знаю, первое, посмертное издание стихов Ирины Ковалёвой подготовил Антон Нестеров.
И это другая сторона тихого и как будто потаённого Антона Нестерова. Он хотел участвовать в литературной жизни — участвовать со своей программой. Он хотел создавать пространство для того, что ему дорого в словесности, и отечественной, и мировой. А как раз для этого (не берусь это «это»
Ирина Ковалёва умерла в 2007 году. Многого не случилось и в классической филологии, и в новогреческой, и в поэзии — того, к чему она была готова. После её ухода мы с Антоном виделись всё реже, и про последние годы я почти ничего не знаю. В моей книге памяти (говоря
Спасибо, Антон!
Александр Стесин
Умер Антон Нестеров, поэт, музыкант, переводчик с английского, шведского и норвежского, удивительный человек, с которым я общался двадцать лет назад и о котором с тех пор сохранил самые тёплые воспоминания. В сентябре 2005 года он связался со мной по поводу проекта для «Иностранной литературы»: планировалась ни много ни мало первая российская публикация стихов моего учителя Роберта Крили и воспоминаний о нём. Я, разумеется, с радостью принял приглашение участвовать в этой затее, тем более что и компания собралась прекрасная: Ира Машинская, Гриша Стариковский и Аркадий Драгомощенко, который одно время тоже преподавал у нас в Баффало и приятельствовал с Крили. Я выбрал для перевода два поздних текста: большой верлибр памяти Аллена Гинзберга и поэму «En Famille», состоящую из десятка классических восьмистиший («классический» — одно из любимых словечек Крили). Перевёл за несколько дней, отправил Нестерову и легкомысленно вычеркнул строчку «переводы для И. Л." из списка срочных дел.
Антон ответил почти сразу же, причём на сей раз писал не
«Дорогой Александр, как бы нам избежать в этом фрагменте „бродской“ интонации? Понимаю, что задача не из простых,
Time to push off, do
Some push ups perhaps, take a walk with
Там же слышна растренированность тела, такое пыхтящее дыхание. Не к прямой передаче в русском, но это ощущение усилия —
Увы, об усилии («я живой, я вылезаю из дома») Антон знал не понаслышке: незадолго до нашего эпистолярного знакомства на него напали на улице и избили до полусмерти. О том, сколь мужественно он перенёс это испытание можно судить и по нашей переписке — по тому, с каким внимательным терпением он разбирает мои переводы, по тому, насколько быстро и подробно отвечает, ни разу не упоминая о своих тяготах. По десять редакций каждого стихотворения, без малого тридцать страниц переписки! И это всё — в период восстановления после операций…
Читая его доброжелательно строгие письма, я как будто по второму разу проходил учебу у Крили, который тоже умел предельно деликатно дать понять, что всё никуда не годится, и при этом вдохновить ученика на то, чтобы пробовать снова и снова.
«Ещё раз хочу подчеркнуть — всё, что я даю как „развёртки“ стихотворения на русском — не есть вариант, который предполагается вставить в стих, это именно комментарий, кивок в
С той кропотливой переписки и начался для меня долгосрочный проект, связанный с Крили — с русскими переводами его стихов, с воспоминаниями, воплотившимися в повесть «Птицы жизни»; проект, который продолжается по сей день. И я всегда буду благодарен Антону за те уроки, за импульс движения, давший мне возможность не только переводить, но и вспоминать.
Светлая память.
Илья Кукулин
Скоропостижно умер Антон Нестеров —
Непредвиденная, страшная новость. Но не покидает ощущение, что на раннюю смерть Антона — и его тоже, как и нескольких других людей — повлияла нынешняя ситуация в России. Он жил в Москве, никуда не уехал, старался продолжать делать то, что делал всю жизнь.
Александр Блок сказал о Пушкине: «Его убило отсутствие воздуха». Эти слова применимы сразу к нескольким людям, ушедшим в России за последние три года. После того, как я немного пришёл в себя от шока, я подумал о Сергее Лавлинском, который тоже умер так — словно бы на бегу, не договорив. У Сергея были с Антоном пересечения вкусов, они принадлежали к одному поколению и к одному карассу, если воспользоваться словом Курта Воннегута.
Если определять род деятельности формально, Антон Нестеров был поэтом, переводчиком стихов и прозы с нескольких языков (прежде всего — английский, норвежский и шведский), издателем, критиком, историком культуры, автором текстов и фронтменом созданной им
Все его многочисленные таланты могли реализовываться одновременно, потому что были скреплены, как клеем, сочетанием нескольких качеств, присущих Антону всегда, в любой момент: артистизма, духа игры и таланта любить. Антон был в большой степени наделён талантом любить — людей, литературные произведения, культурные эпохи. Мне кажется, он умел видеть в людях лучшее, что в них было.
Антон был родом из московских
В переводах поэзии Антона больше всего интересовала современность. Или, точнее, как писать о пугающей и странной современности — общей для условных «нас» и западных поэтов — так, чтобы она связывалась с большой европейской традицией Нового времени, чтобы она становилась через призмы этой традиции более постижимой. Он переводил «трудных» авторов ХХ века — норвежского поэта Стейна Мерена (1935–2017), американских — Джон Эшбери, Эзру Паунда и других. Подобных же авторов — эрудитов, принимающих мир во всех его диссонансах и творчески отвечающих на эти диссонансы — Антон ценил в традиции неподцензурной поэзии, к которой принадлежал. Одна из лучших и самых теоретических его работ (горжусь тем, что был её редактором — впрочем, редактировать там нужно было немного) — эссе о герменевтическом чтении современной поэзии на материале стихотворений Александра Миронова.
В истории культуры Антона больше всего интересовала Британия периодов Ренессанса и барокко. Он издал большущую (672 страницы) книгу «Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века», но многие работы остаются несобранными, хотя и находимы в интернете. В британской, шире, в европейской культуре, внимание Антона в наибольшей степени привлекали эзотерические языки: алхимия, эмблематика, скрытые смыслы картин. Антон доказывал и показывал, что литературу этого периода невозможно понять без знания алхимических и эмблематических аллюзий. И, разумеется, параллельно он писал о том, как можно передать всю эту многослойность значений на русском — например, опубликовал статью об истории переводов на русский язык
Пока я писал этот текст, я перечитал нашу переписку с Антоном в мессенджере. 22 сентября 2012 года Антон прислал мне объявление, которое я в сокращённом виде приведу здесь:
давайте еще раз попробуем
У нас есть место: джазовое кафе «Esse» в Москве, с 17.00 до 19.00 в этот день оно любезно готово дать нам свою площадку.
Зона свободы в последние месяцы схлопывается и в воздухе начинает густо пахнуть верноподданнической псиной. Но свобода не то, что дают, а то, что — отстаивают. Каждый — для себя — но этим он помогает и другим. В этот раз — чтения не на улице, а в помещении, но при этом есть возможность видеопроекций с компьютера на стену, возможность музыкальной подзвучки — то есть сложных форм. Давайте поработаем с ними — кто хочет. Давайте сделаем эту акцию такой, чтобы она запомнилась — и нам, и слушателям. Итак: «Поэты за перемены» — в Москве, в
В этом объявлении — весь Антон. Вот такой он и был.
Царство Небесное.
Ян Пробштейн
Потрясён известием о безвременной смерти Антона Нестерова. «Любая смерть умаляет меня», — как писал любезный ему Джон Донн, но когда уходит человек, с которым тебя связывали три десятка лет ничем не омрачённых дружеских и профессиональных отношений, особенно тяжело. Антон и его покойная жена Ирина Ковалёва участвовали в комментировании и редактуре тома Паунда в 2001–2003 годах, где Антон комментировал Средневековье и два свои перевода «Алхимика» Паунда, причём алхимией он интересовался всерьёз, участвовал даже в конгрессе, посвящённом алхимии. Его интересы были разнообразны и всесторонни — от Джона Донна и поэтов XVII века до американца Джона Эшбери и норвежца Фоссе, недавнего Нобелевского лауреата. Мы вместе делали материал по Эшбери в журнале «Иностранная литература» в 2006 году (он писал предисловие, а я послесловие), потом была антология русского верлибра, и я переводил стихи Антона и Ирины Ковалёвой на английский, но они так и не были опубликованы, к сожалению, по независимым от меня причинам. Затем я его пригласил участвовать в «Антологии новейшей американской поэзии», которую Владимир Фещенко и автор этих строк составили, редактировали и издали в «Новом литературном обозрении» в 2022 году, куда включили Роберта Крили, Джона Эшбери в переводах Антона, и ещё перевод стихотворения «Апрельские галеоны» Ирины Ковалёвой. Он вёл мой вечер в 2019 году в
Был, правда, один инцидент, когда меня пригласили прочесть лекцию о Паунде в пермском оперном театре перед премьерой оперы «Кантос» Алексея Сюмака в декабре 2016 года. Я приехать не смог, записал выступление и попросил Антона Нестерова выступить лично, обещали даже заплатить и оплатить поездку. Вот что Антон вкратце написал мне по этому поводу: «Ян, я не рефлектирую по поводу Перми: я отчитал напополам с тобой, посмотрел в местном музее деревянные скульптуры и улетел. На паре уроков я зарабатываю столько же — я получил пять тысяч, это меньше ста долларов. Времени и мозгов вложил чуть побольше, чем в пару уроков, но без того — занесло бы меня в Пермь? Человек сорок пришло послушать — кто про Паунда, кто про оперу. Слушали нормально, кому всё внове, кому мало, кому поп, кому попадья. Про оперу — я пока не слышал, ничего не знаю. Курентзис интересный музыкант, то, что он делает, мне интересно. Если он взял это ставить — значит, это стоит моего внимания, но может мне и не понравится. При том Паунд там — явно всего лишь сюжет. Как в „Большом военном реквиеме“ главное — не стихи Брука. И текстология Брука начисто Бриттена не интересовала. Как сейчас Сергей Ахунов написал цикл на стихи Каммингса — мне там не нравятся переводы — но ему для его музыки лучше такие, как он взял — он про музыку». Всё правильно! С тех пор об этой опере я больше не слышал.
Антон отзывался на все заметные публикации, будь то переводы Владимира Британишского стихов Збигнева Херберта с польского, Джона Эшбери или норвежца Юна Фоссе, недавнего лауреата Нобелевской премии, стихи которого перевёл сам Антон. Помнится, он составил том избранного Ольги Седаковой «Путешествие волхвов», и издал его в 2001 году. Антон Нестеров также составил, перевёл и прокомментировал том прозы Джона Донна «По ком звонит колокол» (2004). На основе своей диссертации он написал и опубликовал монографию «Фортуна и лира: некоторые аспекты английской поэзии конца XVI — начала XVII вв. (У. Шекспир, Д. Донн, Э. Спенсер, У. Рэли)» (2005). И ещё была музыка, «Игра в Кортасики», но за этим приходилось следить на расстоянии. Большой том избранного Джона Эшбери, который мы вместе составили, нам издать не удалось
19.04.2025, 550 просмотров.
