Памяти Елены Сунцовой (12 июня 1976 — 26 августа 2024)

Мария Ботева

Когда мы были

С Леной мы познакомились, кажется, на вручении первой премии «ЛитератуРРентген». Оно проходило в 2005 году в музее фотографии в Екатеринбурге. Я не знала примерно никого, и она подошла ко мне, представилась. Потом спросила, есть ли у меня муж или жена? После этого мы как-то быстро стали общаться, встречались где-то, переписывались. Она мгновенно завела мне почтовый ящик на gmail. Сама придумала пароль. До сих пор у меня тот же пароль, я только добавила один знак. Писем было — туча! Помню, я сидела на работе, читала их и хихикала. От всего — от её мгновенных ответов, молниеносной реакции, восторженности и страстности. Она всё делала страстно, говорила страстно, читала, любила и говорила о том, что любит — тоже страстно. Порой сложно было угнаться за её мыслями. Пока пишешь ответ, от неё приходит четыре! Она бывала в Екатеринбурге, я — у неё в Тагиле. Денег не было. Стихи сочинялись быстро. Однажды мы провели ночь в Союзе писателей Екатеринбурга, я совсем не помню, как это вышло, там были не только мы. И вместе сочинили стихотворение. Сейчас я не могу его найти.

Лена была щедрой. Как-то я попросила её рассказать про поэтов, про их стихи — я знала мало. И она говорила и говорила. Восторженно, но в то же время анализируя, проводя параллели. В другое время она так же щедро рассказывала и о других поэтах и писателях, об их текстах. Во всём этом была любовь. Она любила стихи, любила тех, кто пишет эти стихи, любила их жизни. Через несколько лет она щедро издавала книги, раздавала и рассылала их. Все свёрстанные книги бесплатно оставляла на сайте издательства.

Потом мы начали разъезжаться. Я уехала в Киров. Лена уехала в Нью-Йорк. Не помню, кто первым. Однажды она позвала меня на «ЛитератуРРентген». После стихов все пошли в «Уральские пельмени». У меня не было денег, я хотела взять что-то несущественное. Но Лена сказала: «Выбирай!». Я пробовала отказаться, а она говорит: «Помнишь, я была голодная? А ты купила мне пирожок». Или что я там купила, не помню. Хотелось плакать. Лена помнила всё и всегда. Кто, когда и что говорил. Во что он в тот день был одет. Куда пошёл после этого. Всё и всегда.

Когда Лена стала издавать книги, она предложила мне. Вышла книга прозы «Фотографирование осени». Она привезла книгу в Москву, устроила презентацию. И отдала мне кучу экземпляров вместе с чемоданом, в котором они летели. Книга «Сто десять раз по два» могла бы не выйти, но она настояла. К «Америке» я не сопротивлялась. Лена вообще не раз вдохновляла на то, чтобы я что-то написала. Думаю, не только меня. Было невозможно сопротивляться, когда она говорила, что это так здорово — напиши!

Теперь не скажет. Теперь только вспоминать про это. Хорошо, что Лена была. Лена, дорогая.

 

Наталия Санникова

Лена была стихией

Сунцова врывалась в жизнь других людей (чуть не написала «поэтов»), чтобы навсегда её изменить.

Лена была стихией, которая раскручивала траектории движения людей и событий.

Сначала это был Санкт-Петербург, потом родной Нижний Тагил (студия Евгения Туренко), потом Екатеринбург (и «ЛитератуРРентген»), потом Нью-Йорк (и издательство «Ailuros Publishing»).

Её всегда было много: стихи она писала каждый день, ещё писала десятки писем и сообщений, звонила (о, эти трёхчасовые ночные разговоры!), говорила без остановки при встрече. Смеялась, влюбляла в себя мужчин, взахлёб дружила, вокруг неё всё время возникали какие-то истории, байки, поэтические тексты, которые она инспирировала у других поэтов своим темпераментом и чутьём.

Когда Василий Чепелев придумал «ЛитератуРРентген», Сунцовой ещё не было поблизости, но она ввязалась в этот ураганный проект с лёту. Благодаря ей в Екатеринбурге побывали десятки прекрасных поэтов из разных городов, потому что она нашла финансирование премии (включая сами премиальные).

Потом она придумала издавать книги, столкнувшись с тихоходностью и ригидностью издательской системы. Сама составляла, верстала, организовывала печать, создала сайт. Ей легко давались технические и сетевые обновки, у неё был цепкий структурированный ум, феноменальная память: она могла цитировать письма, написанные три года назад, разговоры дословно, не говоря о поэтических текстах.

Она ревниво (и ревностно) относилась ко всему талантливому в поэзии. Восхищалась чьими-то стихами — и бросалась издавать. И бросалась дружить, говорить часами, создавать вокруг себя водоворот литературной жизни. Да жизни вообще.

Лена исчезала из жизни людей так же резко и бесповоротно, как появлялась. Недавние конфиденты теряли её во всех мессенджерах без предупреждения, без объяснения причин — так она освобождала внутри себя место для нового движения. Покинутые ею друзья переживали, потом мирились с разлукой, потом привыкали к ней. Вот и сейчас она исчезла без предупреждения. Это невыносимо, но это так на неё похоже. Может быть, мы все перестали её видеть и слышать, но она наверняка где-то движется. А нам остались её стихи, их можно читать прямо сейчас — пока мы её не догнали.

 

Николай Звягинцев

Стихи сбываются

Десять лет назад, в конце апреля, умер Евгений Туренко. Лена тогда срочно прилетела из Нью-Йорка; мы должны были подхватить её в центре и ехать в Венёв на похороны. Так вот, она для меня навсегда такой и осталась — Лена, которая стоит посреди очень раннего, совершенно пустого города, её видно издалека, и она одна. Было ещё много встреч во имя радости, а не грусти, много хохота и весёлых посиделок, но только закроешь на секунду глаза, а Лена снова стоит одна, ни людей, ни машин, никого вокруг. Айлурос, гордый Кот, замечательный, неповторимый поэт. Какая ему компания. Выбирает сам. И потом никогда не жалеет, и не оглядывается. Просто как же это хорошо — выпускать на свободу книжки, всё это чужое спрессованное счастье в фантазийных обложках, и смотреть, как они улетают.

А ещё давным-давно, когда мы только познакомились, Лена сказала: «Ну как же ты не помнишь! Мы впервые увиделись такого-то мартобря девяносто восьмого, в Петербурге, в квартире Драгомощенко!» Я никогда там не был, но чем дальше, тем отчётливее вспоминаю этот день и эту квартиру.
Спасибо тебе, Лена, что ты есть.

 

Алексей Александров

Где есть кот

С Леной Сунцовой мы познакомились в Живом журнале. Наверное, ничего банальнее для того времени и придумать невозможно. Жизнь, и правда, вся была там. И Лена, и её стихи, которые я иногда комментировал и с удовольствием печатал в «Волге», были словно сделаны из света и воздуха. Это было необыкновенное сочетание лёгкости и напора, какой-то просто невообразимой энергии. Как-то в 2013 году в начале августа она написала, что хочет прислать мне свою книгу, и как бы заодно спросила, не хотел бы я издать у неё свою. И буквально в течение недели книжка появилась: она сама нашла и собрала тексты, придумала название «Не покидая своих мультфильмов», далее без передышки последовали обложка, вёрстка и т. д. Со второй книжкой «Это были торпеды добра» было то же самое.

Она так радовалась малейшим совпадениям в мыслях и текстах, письма её фонтанировали эмоциями. Иногда казалось, что твои стихи она писала вместе с тобой. При всём при этом Лена была (трудно привыкнуть к этому «была») очень дотошным редактором и внимательным читателем, могла над каким-нибудь непонятным ей эпиграфом, например, размышлять несколько дней, предлагая, но не навязывая, разные варианты. И в её стихах эти дотошность и внимательность к малейшим изменениям в настроении, в дыхании очень хорошо чувствовались. Её «Айлурос» построен с любовью, как домашняя библиотека. Можно зайти на сайт и читать, не отрываясь, весь день. Наверное, это единственный способ сделать что-то прочное и важное в любые времена, и уж тем более в такие тёмные, как наши.

Мы виделись один раз на презентации в Москве, увы. После двадцатого года не общались — Лена ушла из социальных сетей, переписка сошла на нет, ковид, поток печальных событий буквально растащил нас как в известном стихотворении Цветаевой по разным берегам. Известие о её смерти пришло только спустя месяц, и я сначала не поверил, и в глубине души не верю до сих пор — она живёт там, куда нам ходу нет, где есть кот и книги.

 

Алексей Сальников

Полстраницы, которые лучше бы никогда не писал

Лена очень любила Серебряный век. Как стихи, так и то, что обычно именуется «литературным процессом». Насколько понимаю, она решила, что должна устроить что-то такое и в современности. Что ж, с поправкой на опасение, что всё наше поколение поголовно нырнёт в забвение, не оставив ни одного имени для благодарных потомков, у Лены получилось отчасти придумать себе эту историю про поэтов, которые её окружали. По крайней мере, она могла себе это спокойно представлять, издавать книги. Насколько понимаю, она считала, что переехать из Нижнего Тагила само по себе достижение, а уж поселиться за океаном было, возможно, сверх всяких её ожиданий. Обидно, что счастливая жизнь в исполнившейся мечте оказалась недолгой.
Мы с женой несколько раз шутили, что Лена переживёт всех нас и напишет мемуары. Те, кто Лену знают, кто мог убедиться в её умении преподносить факты, могут себе представить, какими бы были эти мемуары. Но что уж тут. Не сложилось.

То, что сейчас чувствует её мама, то, каково пришлось её мужу в последние несколько лет, не дай бог никому. Можно сколько угодно выражать слова сочувствия, но это вряд ли поможет.

Всё. Для всех остальных, кто её не знал, она теперь хороший поэт с корпусом текстов. А у друзей, у тех, кто её знал, остались воспоминания, к которым, к сожалению, уже ничего не добавится. Сейчас она уже ничего не сделает, поэтому хочу сказать, что Лена могла дико ржать даже не над самыми смешными шутками, а иногда и не шутками вовсе.

Однажды у неё заболела спина, и моя жена стала ходить к ней делать массаж, а тут ещё простуда расползлась по всему Екатеринбургу, и девочки решили в один из вечеров массажа провести профилактику простудных заболеваний посредством подогретого пива (Сунцова где-то прочитала, что это помогает), жена вернулась домой буквально на рогах, но и Лена ушла в аут.

Когда у нас ещё не появилось стиральной машины, мы ходили к Лене стирать и сплетничать в её съёмную квартиру.

Как-то раз мне выпала совместная междугородняя поездка на автобусе с Леной. Она сначала села у окошка, хотя билет у неё был на место у прохода, потом стала ёрзать и вздыхать, потому что у окна дуло. Мы поменялись местами, и тогда она стала вздыхать, ёрзать и покашливать, поскольку ей стало скучно.

Думаю, для многих из нас, кто познакомился с ней давно, она и останется такой, слегка суетливой, в свитере оверсайз, читающей «…по холмам, по холмам домой…», «…литературный процесс торкает…», кашляющей, ищущей салфетки в сумочке, продолжающей читать, пытающейся казаться такой немного неземной, что у неё не получается и не получалось никогда, но написать об этом я могу только сейчас, когда уверен, что она не появится и не оторвёт мне голову.

 

Екатерина Симонова

Три бокала совиньон-блан

Буду честна: последнее, что я планировала написать в этой жизни — это текст на смерть Елены Сунцовой.

Все мы были уверены, что Лена всех нас переживёт. Что она — сегодня, завтра и всегда — сидит и будет сидеть в своём Нью-Йорке на бог знает каком этаже, пить ледяное сухое белое, листать очередной книжный раритет и чуть удручённо бормотать: «Ушла эпоха!» При этом никогда не будет понятно, какую именно эпоху она имеет в виду: из читаемого эмигрантского раритета 1920–1930-х годов или свою собственную. Потому что Сунцова — это эпоха. Однажды между чтениями своих раритетов она случайно прочтёт о твоей смерти и, конечно же, очень пожалеет, что вы перестали общаться. Но будет уже поздно. Однако всё вышло как-то совсем наоборот.

Что поделать, смерть всегда решает, чем нас в очередной раз удивит жизнь.

Лена была самой жизнью — она не переставляла удивлять: ночными бдениями, бесконечными предутренними рассказами обо всём и ни о чём, новыми книгами (точнее, книги были очень старыми, но от Сунцовой ты узнавала о них впервые), прежними обидами, о которых ты совсем и не помнила, любовью к тёплым носкам и тёплым платкам в самолёте, умилением котиками, умением польстить тебе так, как не смог бы никто другой, и — даже фотографиями тропических попугаев из отпуска. Мы наливали ещё по третьему бокалу вина, и разговор продолжался, потому что и совиньон-блан никогда не заканчивался.

Лена была праздником. Празднично и легко она вычитывала, редактировала, верстала и выпускала одну книгу за другой. Ровно до тех пор, пока её издательство перестало ей казаться праздником. Легко и празднично писала и публиковала свои стихи, так же легко и празднично, как мне кажется, перестав их публиковать, когда публикации начали ей казаться рутиной. Людям Лена казалась дорогим игристым: сияла и золотилась, кружила голову и беззаботно радовала (и радовалась вместе с ними). Наутро, правда, от этого, могла болеть голова, но через пару часов снова хотелось бокал шампанского: праздник, конечно, не длится вечно, однако праздника всегда не хватает!

Как ни странно, я совсем не жалею, что мы перестали общаться. Потому что с какого-то момента я вообще на многое стала смотреть её глазами. Иногда люди приходят, иногда уходят. Если с человеком становится по какой-то причине некомфортно общаться, то лучше не общаться. Возможно, что и без объяснений. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на эти утомительные объяснения. Книги и вино гораздо интереснее людей (это стало и моей жизненной концепцией).

Лена осталась верна себе до конца — во всём, даже в своей смерти. Наверное, это вызывает восхищение. Да, вызывает. А ещё эта верность себе слегка раздражает. Да, раздражает. Впрочем, это и была настоящая Лена: вспышка одновременного восхищения и раздражения. И я не могу — слава котикам! — представить её другой.

4 октября, на сорок дней её ухода, я куплю бутылку совиньон-блан — Сунцова его любила — и выпью, удручённо бормоча: «Ушла эпоха!»

Впрочем, никуда она не ушла: Сунцова — навсегда часть литературы, а литература, как все мы знаем, вечна.

 

Геннадий Каневский

О Лене

Большая, красивая. Ощущение избытка — и при этом лёгкости, воздушности (не путать с легковесностью). Всегда живо и взахлёб рассказывавшая о том, что ей по-настоящему нравилось. Нравилось многое; то, что нравилось — всегда удавалось. Прежде всего — стихи, свои (писать) и чужие (читать, разыскивать, предъявлять миру).

Лена писала стихи — по ощущению — непрерывно. Обильно. Составляла циклы, книги. Название первой книги, по которой я её узнал — «Давай поженимся». Не знаю, мог бы кто-либо, кроме неё, так назвать книгу, а если бы мог — звучало ли бы это название (в случае другого автора) так органично. Главное, на мой взгляд, свойство поэтики её первых книг — умение вписать именно в поэтический контекст живость и естественность первого порыва, предъявление себя миру, органику почти что гимназической восторженности. А вчитаешься — видишь и иронию, и сарказм, и тот самый смещённый взгляд на привычное, без которого поэзии не существует.

Лене везло, но это тот самый случай, когда «имущему воздастся, а у неимущего отнимется». В последние годы она не была стеснена в средствах и не лишала себя удовольствия комфортной жизни, вкусной еды и напитков, путешествий. Но при этом всегда делилась перечисленным с друзьями, круг которых был достаточно широк: приглашала в гости, угощала в ресторациях, звала в поездки. Но самое главное, на что тратила — на поэтическое книгоиздание (про блестящее издательство «Айлурос», единолично ведомое Леной, про итог его деятельности в виде восьмидесяти шести книг, превосходно отредактированных ею, изданных и оформленных, уже сказано и ещё будет сказано многими) и на пополнение личной поэтической библиотеки из книг Серебряного века и первой и второй волн эмиграции. А ещё — до отъезда в Нью-Йорк — вместе с Василием Чепелевым курировала один из самых интересных на постсоветском пространстве поэтических фестивалей — «ЛитератуРРентген», фестиваль, открывший литературе немало ярких молодых имён.

Лена легко сходилась с людьми — но так же легко и расставалась. Поводом могла быть бытовая сценка, неудачно сказанное слово, неловкое движение — но и человеческий злой умысел, несомненно. Не поднимается рука (не только после её ухода, но и при жизни) упрекать её в этом: это была часть насыщенного круговорота её жизни, спонтанные всплески, нежелание держаться до конца за то, что уходит само вместе с уходящим временем.

Времени ей было отпущено обидно мало. Обидно — для нас, знавших и любивших её. И при этом понимающих, что если бы и нам было отпущено столько же — многие мечтали бы прожить этот срок именно так, как она.

Светлая память!

 

Василий Чепелев

На прохождение Лены по диску Солнца

 

 

 

 

Елена Сунцова

Вообще, конечно, не надо умирать в сорок восемь лет. Никак. А Лена умудрилась уйти как будто бы тайно, «отложив отправку сообщений» о своей смерти. Что, конечно, возмущает отдельно: почему своевременно не доложили?!

Но это очень по-сунцовски. Она всегда занималась строительством собственного мифа, созданием собственной вселенной. Причём роли населяющих эту вселенную поэтов и непоэтов постоянно менялись, а правила существования в этом мире знала и определяла только сама Лена. И вот она предопределила и восприятие нами её ухода: это должно быть не просто сообщение в соцсетях и череда некрологов, а что-то сильно страннее.

Ещё в 2007 году, отзываясь на её первую книгу, я написал мемуары о Сунцовой (вот они: http://www.litkarta.ru/dossier/zapominaetsia-nezhnost/dossier_2134/). И не вспоминал об этом тексте многие годы. И совсем недавно случайно наткнулся на эту «рецензию». Читал и хохотал в голос. А Лена была уже мертва.

Совсем недавно, после лекции Юлии Подлубновой об уральской поэзии мы с одной коллегой приняли волевое решение всё-таки попробовать написать книгу о премии и фестивале «ЛитератуРРентген», которые Сунцова создавала и выращивала. И стали думать, что надо бы как-то всё-таки с Сунцовой связаться (и со мной, и с той коллегой Лена общение давно прервала, это к вопросу про создание собственной вселенной). А Лена была уже мертва.

С одной стороны, обычная посмертная мистика. Например, ещё один герой того времени, когда мы дружили с Сунцовой, поэт Тарас Трофимов, прямо перед смертью отдал мне долг, настояв на этом и специально приехав в гости. И я об этом долгие годы думаю. С другой стороны, не такая уж эта посмертная мистика и обычная.

Тем более, что Сунцову я любил и считал своим другом. С ней было великолепно писать стихи в одном городе. И в том смысле, что прикольно было чувствовать, что на перекрёстке, кажется, Сурикова и Фурманова сейчас проходит «болдинская осень», как мы шутили, потому что Сунцова временами писала дико много, по несколько текстов в день. И в том смысле, что иногда, нередко, мы играли и писали стихи на спор. Бралась какая-то случайная строчка из песни, игравшей в такси, или из книжки, выпавшей с полки, и нужно было придумать с этой строчкой стишок. Обозначались правила, условно: шестнадцать строчек, цитата не первой и не последней (или, наоборот, только или первой, или последней), дедлайн — сутки. Несколько таких текстов, написанных игры и смеха ради, были вполне опубликованы, искать сейчас не хочется.

Сунцова распространяла вокруг себя невероятное напряжение, она создавала какое-то странное поле творчества, простите за банальность, находясь в котором, ты чувствовал себя в другом измерении, в другом мире. Это редчайшее умение. Я не особенно утрирую. Сколько раз было, что мы просто начинали выпивать в грузинском зале «Уральских пельменей», а через час оказывалось, что Лена этим своим полем (и своим поразительно громким смехом) распугала всю обычную публику, и в зале остались уже мы одни, и мы почему-то звоним по мобильному (невзирая на расценки тех лет на мобильную связь) Рене Герра во Францию, чтобы выяснить конец какой-то байки про Серебряный век, который Сунцова забыла. И официантка, с которой мы уже обсудили, является ли поцелуй половым актом и почему, испуганно расставляет тарелки с оджахури и аджапсандали среди рюмок и при этом увлеченно ждёт, что нам расскажет Герра. Не удивлюсь, если пара официанток и официантов начали после этого писать стихи.

А как я, кстати, любил Ленины байки про её жизнь в Петербурге 1990-х! Про то, как бомжи похитили дорогой инвентарь, принадлежавший порностудии Прянишникова, и про погоню за ними (это Лена рассказывала про подругу!). Про то, как Лена не узнала собственное отражение в витрине наутро после какой-то поэтической вечеринки у кого-то на чердаке. Про то, как голодная студентка Сунцова (фамилия тогда была другая, кажется, и я её помню, а девичью фамилию собственной бабушки не помню) поехала к друзьям на другой конец города в надежде как следует поесть, целый день резала там винегрет и помогала готовить буженину, но поесть не успела, потому что мосты, и уехала в прямом смысле несолоно хлебавши.

Готовить, между прочим, Лена в моё время не умела совсем. Однажды она сильно простыла и решила приготовить себе куриный бульон. В итоге позвонила мне и попросила о помощи. Мой офис был не так далеко от её дома, и, приехав вскоре, я увидел, что она погрузила курицу прямо в полиэтиленовой упаковке в кастрюлю с водой и на этом, к счастью, остановилась. Бульон я ей сварил. Думаю, впрочем, что курица в полиэтилене могла быть манипуляцией, кто её знает.

Я очень любил стихи Сунцовой, особенно, конечно, ранние. «…Грузины пьют коньяк в буфете, я одиночестве молчу…». Строчками из её первой книги, «Давай поженимся», я до сих пор разговариваю. «…Снег летит с подошв солдата, забирающегося», «…заплутавший полуночник…» и «…запоминается только нежность…». Кроме первой книги, свидетелем создания которой был, я очень люблю «Манхэттенские романсы». Со своей обманчиво простой лирикой Сунцова была уникальным поэтом. Это удивительный случай, аналоги которому придумать сложно, когда неискренность, как компонент любви, возводится на пьедестал. Когда чувства проигрывают словам и дыханию, а всё это вместе — чувства, слова, дыхание, мысль — уступает в значимости ощущению величия момента. Эти стихи немного о том, что любить нужно, чтобы писать. Что поэтическое — судьбоноснее личного.

Лена, кстати, верила в судьбу и иногда говорила об этом. Но после её смерти я ещё не смог до конца обдумать это.

Партнёром Лена была сложным. А мы с ней вместе делали премию и фестиваль «ЛитератуРРентген», в которых она была моим сокуратором и меценатом. Её стиль ведения дел был достаточно жёстким, серьёзным, строгим. И, хотя она и отдавала дань безумию нашей дружбы прошлых лет до последнего дня существования премии и фестиваля, человеческие наши отношения постепенно сходили на нет, я не люблю такой стиль работы даже в настоящем бизнесе. В итоге последние лет пятнадцать, после того как я уехал из Екатеринбурга, и совместная работа накрылась, мы не общались вообще.

И вот, когда я наконец оказался почти готов с ней поговорить и вспомнить важное (или неважное) из прошлого — Лена умерла. Но я этого так не оставлю. Ведь нежность запоминается, снег летит, я в одиночестве молчу, февраль кружит на обочине, а ад рассеивается настроением.

Увидимся, в общем!

 

Скорбим,  Сунцова 

15.10.2024, 409 просмотров.

Контакты Поиск Подписка на новости

Регистрация СМИ Эл № ФC77-75368 от 25 марта 2019 Федеральная служба по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций © Культурная Инициатива © оформление — Николай Звягинцев © логотип — Ирина Максимова Host CMS | сайт - Jaybe.ru