Ольга Балла
Человек огромных дорог
Богдан, дорогой, спасибо тебе, что ты был, что ты есть. Ты всегда будешь в нас, оставшихся, которые любят тебя, для которых твоя поэзия и ты сам стали огромным событием последних лет. Мне сейчас кажется, что ты изменил состав поэтического воздуха (мне, например, ещё пять лет назад, когда вышла твоя первая книжка, «Дальний полустанок», это было ясно с первой страницы — уже по объёмам воздуха в первом же тексте. Вторая, «Паутина повилика», подтвердила это, но было же понятно, что это только начало, что ты человек огромных дорог). Скорее всего, ты изменил и наш собственный состав. Мой уж точно.
Мы так и не дождались твоей третьей книги. Но она же выйдет теперь, правда?
Работа по пониманию того, что ты сделал, у нас ещё впереди; я думаю, это большая работа. Нам ещё предстоит оценить тебя и как поэта, и как мыслителя — в твоём случае это было неразделимо. Будем потихоньку дорастать до понимания.
Помнишь, мы делали с тобой интервью, и ты тогда сказал: «Можно быть средним поэтом и средним философом. Быть большим практикующим поэтом и одновременно практикующим философом невозможно. Антропологически несовместимые вещи».
Мне кажется, ты справился с этой невозможностью — самим устройством своей личности, своей персональной антропологией. Твоя поэзия и есть философия — ни в одной строчке не переставая быть поэзией.
А внутренний разговор с тобой не прервётся. Русская поэзия без тебя теперь немыслима.
А ещё в том интервью ты сказал: «Я поэт высоких и светлых чудес». Ты и сам был высоким и светлым чудом
Возводится время, как дышащий некий чертёж.
(Идут поперёк осторожные пульсы пунктира.)
В его лабиринтах нельзя запропасть ни за грош.
Уже погибаешь, — а в новую эру шагнёшь
И выйдешь живым в незнакомые области мира.
Спасибо тебе.
Сёма Ткаченко
Ближе к птицам
Богдан был светлым человеком. Мне он запомнился именно таким — неунывным, тонко чувствующим, внимательным. Чего уже не отнять — так это по-настоящему детской доброты, с которой Богдан относился к окружающим. Всё это очень непросто, конечно, и больно, когда уходят такие люди. Особенно тяжело на душе от недосказанности, в которую не хочется верить, но которая есть и никуда уже не денется. Теперь же стоит надеяться, что там, поближе к птицам, всё у него будет хорошо.
Ростислав Ярцев
Легче памяти
Русская поэзия теряет важнейшие «тихие» голоса: сперва Вася Бородин, теперь Богдан Агрис. С Васей у меня было много общих друзей, а с Богданом и его прекрасной семьёй я дружу сам. Мы осиротели без Богдана, но есть вещи сильнее смерти. Богдан Агрис и весть его поэзии — живительны для целой линии лирической преемственности. Агрис был философом по образованию и по образу жизни. Последнее для стихов особенно важно. Ничто живое не проходило мимо его внимания, всё незаметное святое он запечатлевал с трепетом иконописца. Его проповедь была молитвой отчаянного смирения. Всё было схвачено в горсть: и пепел, и перья, — и из всего схваченного, из вихря баснословных лишений жизни, строилось подобие храма, где «всюду царь — отвес».
Агрис вбирает Пушкина, Тютчева, Мандельштама, Юрьева (ряд не самый очевидный, предельно трудный) — и выпускает их метафизику на волю голой силы жизни, на высоту птичьего полëта, на лёгкость пернатой мысли не-о-себе.
Зациклившееся на себе легко вывихнуло себе крылья, оплакало себя и мир и переродилось в жажду чистой песни. И в сами песни, «песеньки». В стихах Агрис боролся с вредной общественной установкой, связывающей искусство путами социальных проблем. Социальное если не противоположно поэзии, то вредно для поющего. Читая Агриса, понимаешь, что русская поэзия ещё не утратила стихию лирического. Агрис будоражит и освобождает. Его стихи безупречны, ибо необязательны, прекрасны, ибо честны: в них человек не равен сумме чужих ожиданий, а птица летает дольше себя самой.
Полетим и мы за ним. С книгами о его птицах. С птицами его книг.
Влада Баронец
О людях и птицах
Иногда нужна всего одна встреча. Но совсем без встреч, конечно, не обойтись. Так я узнала, что Богдан Агрис очень умён, открыт и улыбчив, с ним легко говорить и его хочется слушать. Ещё я узнала, что у Богдана слабое здоровье, затруднённое дыхание — факт, на который он, кажется, почти не обращал внимания.
Богдан — друг Валерия Шубинского. Несколько лет назад они решили вместе выпускать журнал «Кварта», которому выпало быть журналом тяжёлого времени. Богдан — хороший, непонятный поэт, потому что он знает какую-то тайну о мире, и это всегда светлая тайна. Он человек-природа и поэт-природа, и удивительно, сколько в нём самом сходства и родства, например, с птицами — физического и метафизического. Я рада нашей встрече, встрече с его стихами и не хотела бы говорить о нём в прошедшем времени. До свидания, Богдан.
Валерий Шубинский
О Богдане Агрисе
Я впервые услышал о Богдане Агрисе после смерти Олега Юрьева. То горе срифмовалось с этим. Тогда я увидел стихи на смерть Олега, подписанные новым для меня именем. На мемориальном вечере в Петербурге мы познакомились. Летом 2019 года я впервые был в Химках, в маленькой квартире, заполненной птицами. С каждым вечером мы общались всё больше, но по-настоящему наша дружба началась весной 2021 года на фестивале «ГолосА» в Чебоксарах. Помню наши прогулки по этому прекрасному маленькому волжскому городу. Богдану трудно было много ходить, больные лёгкие не справлялись. Но он, немного отдохнув, упорно поднимался на каждую горку, не желая пропустить ни одной старой церкви, ни одного красивого вида. В ходе этих прогулок и возникла идея журнала «Кварта». Потом, на обратном пути, была организованная Богданом там же, в Химках, встреча с молодыми поэтами — Михаилом Бордуновским, Владимиром Кошелевым, Софьей Дубровской. Так для меня открылось новое поэтическое поколение.
За плечами Богдана была уже сравнительно долгая жизнь, но он занимался совсем другими вещами, а стихи писал для себя, между делом. Только в сорок пять лет он всерьёз взялся за то, для чего был рождён. В сущности, он и сам был «молодым поэтом», и, пожалуй, не только по статусу, но и по духу. В нём была юношеская свежесть, безоглядность, способность к увлечению, нерасчётливость. Но при этом я за всю жизнь видел от силы двух-трёх человек, обладавших таким слухом на чужие стихи и таким пониманием устройства и механики стиха. Жаль, что они написал всего несколько рецензий. В его собственных стихах ювелирная проработка фактуры и рациональный, почти «плановый» подход к работе противоречили, казалось бы, моцартовской природе его личности. Но они никогда не были академичными, в них всегда было дыхание — глубокое, тёплое, нежное, иногда лукавое.
что мне в ложе световое
ляжет воле вопреки?
носят ивы на раздвое
дымчатые парики.
над глазастыми вещами
есть ещё построже глаз.
ходит месяц над хвощами,
носит золотой запас…
За пять-шесть лет работы в литературе Богдан успел очень многое. Он не только сам занял прочное место в поэтической иерархии — своей настойчивостью и увлечённостью он сумел повлиять на направление развития русской поэтической культуры. Если же говорить обо мне, то он показал мне будущее в момент, когда я уже почти примирился с его отсутствием. В последние месяцы, когда болезнь мешала ему общаться с прежней интенсивностью, мне не хватало и его молодого увлечения, и его зрелого ума. Я, вопреки очевидному, надеялся, что эта нехватка — временная. Теперь она навсегда. Будем благодарны ему за то, что он был.
ты солнечная восходи
в основы дремлющего света
мы видящие мы поэты
не знаем торных середин
а только крайние ответы
17.05.2024, 3732 просмотра.
