Алексей Алёхин
Небывалый облик поэтическому времени придают те стихи, что меньше всего похожи на, пусть и великие, стихи основного русла, а явились невесть с какой стороны. Которые путают карты. Как раз такие, идущие вкось или даже поперёк течения, писал Владимир Строчков. И уж точно он был едва ли не самым будоражащим явлением поэтических девяностых и двухтысячных.
Строчков любил причислять себя к постмодернизму. Пожалуй, он и был одним из буквально
При своём брутальном виде, который он любил подчёркивать, это был трогательный человек. Доверчиво обращавшийся к жизни, а когда та обманывала его не без жестокости, беззаботно улыбавшийся ей своею философской усмешкой. Той же, что и в стихах.
Анна Русс
Владимир Строчков для меня был автором самого любимого стихотворения, написанного на русском языке. Его все любили, и Строчкова, без обмана великого поэта, и стихотворение особенно. Многие мои знакомые, не интересующиеся поэзией вообще, «Устал, отпусти…»
Все в нём находили смыслы свои.
Мне всегда казалось, что смысл очевиден, что это стихотворении о выходе из ветхозаветных отношений с Богом и начале отношений новых, тех, в которых человек начинает говорить с ним на равных. Не «налажал — накажут, молодец — наградят», а когда человек принимает на себя ответственность за свою жизнь, выходит за пределы страха, летит. Может послать Бога к чёрту и посмеяться над этим вместе с ним.
Таким должно было быть христианство, а не вот эти все сожжения еретиков, охота на ведьм, РПЦ и прочая инквизиция.
Строчков был создателем, метафизиком, ткачом реальности.
Мне хочется думать, что он сейчас
Николай Байтов
Сейчас Володя Строчков проходит так называемые мытарства. Что будет дальше, неизвестно. Но то, что мытарства сейчас есть — это я знаю точно.
Считается, что мы можем человеку в прохождении мытарств помогать. Я не то что могу, а я, в принципе, готов эти мытарства проходить вместе с ним (в поэтической их части), поддерживая его — за руку, за плечо, подхмыкивая звуки из его губ.
Строчков был одним из трёх (иногда четырёх) поэтов в моём окружении, с которыми я веду диалог всякий раз, как нахожусь в «поэтическом аффекте». Строчков вместе с другими двумя (тремя) составлял моё «литературное сообщество» — не в смысле тусовки, а в смысле оптики и общности, так сказать, «проекта». И, между прочим, призываю заметить, что проект Строчкова (так же, как и мой), по существу, «интровертен»: он в громадной своей доле направлен не на коммуникацию, а на сам язык — на его возможности и пределы. В этом смысле Строчков — экспериментатор, то есть поэт в основном для себя и для нескольких таких же, которым ничего не нужно, кроме купания в языке и испытания его
Строчков начинал свою поэзию с каламбуров. А «на каламбуре не въедешь в заоблачный град» (как сказал в те годы молодой Александр Бараш). (Кстати, вот вам и мытарства). Но каламбуры Строчкова становились всё пластичней и затрагивали (затопляли) всё новые области говорения, так что теперь их и каламбурами нельзя назвать, потому что это уже
Тогда я говорю ему:
— Володя, и всё же твоё каламбурение грубовато, ибо затрагивает смыслы. А по мне лучше бы затрагивались не смыслы, а абсурды — было б изящней.
— Да? — отзывается он. — Ну что ж, может, ты и прав — на свой вкус… А вот так?
И он пишет такое, на что я уже и возразить не знаю что.
Ирина Ермакова
Твержу весь день:
…смотрит не мигая простая смерть
из любых глазниц на тебя в упор…
А потом:
…устал, отпусти…
И опять первые две строчки. И снова:
…устал, отпусти…
В плотно набитую копилку боли две тысячи двадцать третьего года упала смерть большого русского поэта Владимира Строчкова. Большого поэта и дорогого человека. Поэта, никогда не принимавшего участие в литературной суете и всю жизнь пишущего стихи так, что каждое новое стихотворение становилось основой ткани отечественной поэзии. Основой жизни её. Жизни трагической. Катастрофической.
Ироническая трагедия? Катастрофическая ирония?
Литературоведам предстоит разобраться с чудом взаимодействия звука и смысла языка этих стихов, понять, что именно сделал он для языка русской поэзии, ведь Владимир Строчков —
он бесконечности гонец,
он вечности живец.
Поклон тебе, дорогой Володя.
До встречи.
Юрий Перфильев
Любая память обращена к скрытому в ней самой феномену забвения. Нечто неизведанное не обнаруживает себя в мире, который мы считаем своим либо всё ещё пытаемся открыть. Мир создан таким образом, чтобы никто ничего не понимал до конца. Все мы загадываем желания, разгадка которых представляет собой одно единое целое. Также и исполняется как одно. А потому — непонятное для каждого в отдельности.
Всё феерически «многосферное» творчество Владимира Строчкова — расширение осознания как проживаемого момента, так и всего уходящего за временные пределы вселенского существования. Калейдоскопически точный диагноз сокрыт в названии его последней книги «Времени больше нет». Его язык — самореализованная попытка показать путь к познанию мира с шокирующей «повседнев» обратной перспективой. Его гротеск разрушителен для посконного «писания стихами». Строчков безжалостно резецирует свою непреходящую тему — разрыв и общность испытанных (возможно, пока ещё нет) человеком миров.
В прошлом — главное то, что вспоминается, что стоит вспоминать. Ведь стоит лишь потянуть за ниточку и расправить ткань МИРАЖИЗНИ, чтобы она начала кружиться и распутываться, превращаясь из бесконечной линии, ведущей из прошлого в будущее, в замкнутое кольцо, каждая часть которого становится доступной, в том числе благодаря и по существу написанного Владимиром Строчковым. Да будет же благословенна память о нём!
Александр Левин
Умер Володя Строчков.
В последние годы он почти не выходил из дома, не приезжал на литературные вечера, но не потому, что стал этаким отшельником, а потому что боролся с тяжёлой болезнью (и не одной!), которая не позволяла ему выходить из дома. Мы практически не виделись последнее время, только иногда созванивались. И вот Володя перестал отвечать на звонки…
Люблю его стихи с начала
Всегда удивлялся, как он так мог за целый год не написать ни строчки, а потом уехать в Крым, в посёлок Уютное, и там за месяц накатать
Что бы хотелось сказать о его стихах, что мне в них особенно близко.
Первое. Обычно авторы (и поэты, и прозаики) озабочены «раскрытием темы», передачей смысла, эмоции, адекватным выражением нажитой за жизнь премудрости
А вот у Володи тексты иного рода. В них есть всё, что и в обычных стихах, только слова поставлены немного иначе: они как будто видят друг друга, машут друг другу руками, строят друг другу рожи, пускаются в совместные игры, — короче говоря, живут отдельной, особой жизнью, привносящей в текст дополнительные смысловые и эмоциональные пласты. Вдоль такого текста протянуты как бы некие струны, и тогда, задевая взглядом слово из пятой строфы, мы слышим, как в ответ звенят слова из первой и третьей, а смысл второй строфы переворачивается с ног на голову от того, что мы прочли в четвёртой…
Бедному читателю таких «саморефлектирующих» текстов, помимо тех качеств, которые требуются читателю обычной литературы, необходимо также чувство юмора, а главное, — чуткость к слову (и к звучанию его, и к оттенкам значений). Зато вознаграждён он будет стократным удовольствием от чтения.
В слова играют многие, да мало у кого получается. А из тех, у кого получается, никто не достигает такой густоты этой игры, такой точности и продуманности, неслучайности в ней и такой многосмысленности (полисемантичности), как Владимир Строчков. В этом его основное открытие, основной подарок читателю. Ведь главное, что дарит нам художник — это даже не само сочинение или собрание сочинений, а ощущение некоего ранее небывалого единства: вот не было ничего такого, и вдруг сделалось — да такое классное!.. И можно теперь видеть мир этими новыми глазами, слышать этими ушами… (нюхать этим носом:-)
Не знаю, как следует назвать то, о чём я веду речь. Некоторые употребляют слово «месседж». Но я думаю, это стиль, авторский стиль. Это самая плоть искусства, данная нам в ощущениях. Стиль важнее цитаты. Так вижу.
И далее. Всякому понятно, что Строчков — автор серьёзный, что у него философии и лирики хватит на двоих обычных, несерьёзных; что его словарь необыкновенно богат, а синтаксис, метрика с ритмикой и прочая точная механика — весьма разнообразны. Серьёзный, а вот, поди ж ты, — повсюду у него юмор, даже в самых, вроде бы, несмешных по смыслу текстах. Третье моё соображение касается именно этого обстоятельства.
Юмор у Строчкова иногда грубоват — такой солдатский, а точнее, офицерский (Володя после института служил в танковых войсках), иногда же, напротив, головоломно утончён. Он не даёт поблажки читателю, требует от него «въехать» как следует — что называется, всем телом. Но в любом случае это не имитация, это сам юмор и есть.
Те, кто не знаком с творчеством Владимира Строчкова, могут почитать его первую книгу «Глаголы несовершенного времени» на сайте «Вавилон» (vavilon.ru/texts/strochkov), а всё, что он написал позднее, доступно на моём сайте в разделе «Друзья и знакомые Кролика» (levin.rinet.ru/FRIENDS/STROCHKOV).
Я его запомню таким…
13.12.2023, 1821 просмотр.
