Представление книги «Живём словом. Всеволод Некрасов в письмах и воспоминаниях». (М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2022). «Система координат…». Неподцензурная поэзия. Серия вечеров
Фёдор Францев
Страсти минувших дней
Первое моё знакомство со стихами Всеволода Некрасова состоялось за пару лет до начала миллениума в галерее «Spider & Mouse» близ метро «Аэропорт», где проходила выставка разного рода художественных артефактов. На одном из стендов лежала объёмистая книга под названием «Пакет»[1]. Я раскрыл её в произвольном месте и принялся читать какое-то некрасовское стихотворение, за ним ещё одно, и ещё, и ещё… Чтение это ввергло меня в подобие транса:
Лёд стал
лёд растаял
лёд стал
лёд растаял
лёд стал
пошёл снег
лёг
стал снег и снег
и всё равно был лёд или не лёд
<…>
лето
эх лето
да нет плохого-то это лето не делает
только проходит
Вдобавок, я был изумлён, насколько красивыми могут восприниматься самые банальные повседневные слова, и какими простыми средствами, как мне показалось тогда, этого можно достичь. Некрасов, как я вскоре выяснил, считался концептуалистом, как и Сорокин с Приговым и Рубинштейном… Нет, тексты Сорокина были совсем не то! Там нарочито скучное и бесцветное повествование à la soviétique сменялось порносценами или невообразимыми ужасами, а «продвинутые» критики советовали всё это читать и обязательно «врубаться», ибо сорокинская проза знаменует-де, торжество постмодернизма в русской литературе. Отныне писать по-старому больше нельзя, это попросту стало глупым занятием, даже модернистские эксперименты в русле Джойса или Кафки безнадёжно устарели. Теперь каждый обязан учитывать, что Сорокиным пройден определённый рубеж — как и Рубинштейном с его кажущимися произвольными фразами и абзацами на наборах карточек, представляемыми читателям в качестве поэзии… В тщетной попытке угнаться за «последним словом» в литературе с философией, я приобрёл тоненькую книжицу Ильина[2], но она лишь ещё больше затуманила мои мозги… В итоге я ощущал солидарность с Мирославом Немировым, написавшим в то время по поводу собственного творчества:
…Рубинштейн пресловутый, Эти стихи ему попадись, если б он прочитай их, Гордый, сильно бы он надо мной посмеялся бы. Потому как
Не читал его автор Фуко, видно явно, однако. Не учёл его автор Делёзовой точки зрения, — Наиобычнейшее стихотворение, Типа — стыдно при людях такое и вымолвить вслух! — Пастернака.
(«Ещё о финансовом кризисе»)
Что до Всеволода Некрасова, то фигура его никакого протеста не вызывала, возможно, в силу того, что его стихотворения казались внутренне непротиворечивыми, а может, и потому, что несмотря на всё своё новаторство, они обладали и немалыми достоинствами традиционной поэзии. Мне случалось видеть его на литературных вечерах, где он по большей части молчал и слушал других, либо высказывался по каким-то далеко не существенным поводам; статей его я не читал; его литературная «война» с Д. А. Приговым, запечатлённая в фильме Светы Литвак[3] прошла в то время мимо меня, но я был тронут, когда через шесть лет после моего посещения «Spider & Mouse» он преподнёс мне сюрприз на открытии в Зверевском центре выставки портретов безвестной молодой художницы Юли, с которой меня на тот момент связывали довольно близкие отношения. В тот день был анонсирован перформанс: Юля должна была рисовать в реальном времени поэта, который, позируя ей, будет читать свои стихи. Я мог ожидать, что в участниках этого действа окажется кто угодно из богемной молодёжи — но пришёл не кто иной, как легендарный Некрасов собственной персоной…
Лишь позднее, когда Всеволода Николаевича не стало, я узнал, что он никогда не признавал разграничения художников или поэтов на «мэтров» и «молодёжь», и руководствовался всегда исключительно собственными оценками чьего-либо таланта; более того, выступления на какой-нибудь квартирной выставке с небольшим количеством зрителей были ему неизмеримо ближе, чем, к примеру, чтения в Большом или Малом зале ЦДЛ. Проведя долгие советские годы «в андеграунде» (впрочем, именование неофициального искусства таковым его категорически не устраивало), Некрасов ненавидел любые культурные авторитеты и мало—мальски официальные институции вместе с модой, трендами и всем тем, что навязывается и вмешивается своими оценками в восприятие читателем или зрителем искусства per se; его принципиальность и упрямство в этих вопросах поистине не знали равных. Пригов и Сорокин систематически зачисляли его в своих текстах наряду с самими собой и Рубинштейном в «президиум» концептуалистов, которых надлежит, ввиду их важных заслуг, считать «классиками при жизни». Само собой, в этом было немало литературной игры, как и в безапелляционных «пощёчинах» русских футуристов, однако критика, как правило, не развенчивала эту иерархию, а лишь ей поддакивала; Рубинштейн «игре в классики» открыто не противился, правда, завязал со стихами и переключился на эссеистику в общественно-политических «Итогах»; в результате публика поддавалась массированному внушению, и на полном серьёзе начинала верить в неоспоримое величие всех четверых… И лишь Некрасов был готов всё это опровергать: во-первых, самовольный захват символического капитала, пусть и игровыми методами, был противен его духу; во-вторых, с определённого момента он разочаровался в Пригове и Сорокине, и отказывался признавать за ними какие-либо серьёзные заслуги.
Прошло много лет, и дело дошло до презентации книги мемуаров о Всеволоде Николаевиче, какие издают о любых значимых литераторах. Вместе с тем культурная ситуация изменилась, и страсти вокруг концептуализма с постмодернизмом улеглись. Конечно, на литературной сцене остались поэты, которые учитывают достижения Пригова и Рубинштейна или пытаются их развивать; но есть немало и отталкивающихся от совсем иных течений, и пишущих силлабо-тонические стихи, вполне укладывающиеся в традиционную парадигму — цветут сто цветов, по выражению Мао, и, кажется, ни один из них не пытается внушать публике, что другие, в отличие от него, не должны иметь право на место под солнцем — по крайней мере, эти поползновения более не приносят ощутимых плодов…
Подобное положение вещей приводит свидетелей былого в умиротворённое и немного ностальгическое расположение духа — такова была и атмосфера презентации в просторном бывшем актовом зале Союза писателей СССР — месте, которое покойный вряд ли бы одобрил, памятуя его отношение к означенной организации. Правда, контекст всё-таки изменился. Ныне здесь, в роскошной бывшей усадьбе князей Долгоруковых, послужившей, как считают некоторые исследователи, прообразом дома Ростовых в «Войне и мире», располагается Ассоциация союзов писателей и издателей (так что сам анонс мероприятия — «презентация книги о В. Н. Некрасове в Доме Ростовых» не вызывал никакого диссонанса), кабинет председателя которой представляет собой подобие музея: ковровые дорожки и длинные столы, судя по всему, сохранившиеся от прежних хозяев; потускневшее бархатное знамя с вышитыми письменами «Пролетарии всех стран соединяйтесь» в самом укромном углу; на стенах портреты Максима Горького и Сергея Михалкова вместе с памятными подарками им от многочисленных «братских народов»…
Книга о Некрасове оказалась чрезвычайно солидным изданием объёмом более чем в шесть сотен страниц. Как рассказала одна из её составителей Елена Пенская, помимо многочисленных воспоминаний о Некрасове, в неё вошла переписка Всеволода Николаевича с Геннадием Айги, Виктором Боковым, Виктором Кривулиным, Булатом Окуджавой, Ниной Садур, Яном Сатуновским, его собственные воспоминания о Яне Сатуновском и Михаиле Соковнине, размышления об искусстве и т. д.
Интересно отметить, что фигура Некрасова была представлена большинством выступавших скорее в контексте «лианозовской школы», в которую наряду с ним входили Е. Кропивницкий, Г. Сапгир, Я. Сатуновский, И. Холин и др., нежели Московской концептуальной школы, как она виделась мне с лёгкой руки Пригова с Сорокиным. В самом деле, Всеволод Николаевич всегда воздавал должное тому периоду своей молодости, когда он ездил по выходным в барак к Оскару Рабину, а в своих статьях и выступлениях неустанно пытался привлекать внимание к его живописи. Когда же он познакомился с концептуалистами, начал принимать участие в «Коллективных действиях» Андрея Монастырского в качестве участника акций и в ТОТАРТ’е Натальи Абалаковой и Анатолия Жигалова в качестве теоретика, он уже давно был сложившимся поэтом с собственным творческим методом, хоть и бесспорно, что лавры первопроходца концептуализма в поэзии принадлежат именно ему.
Со вступительным словом о серии вечеров, посвящённых неподцензурной поэзии, выступил Юрий Цветков. Франциско Инфанте вспомнил всё ту же вышедшую в 1996 году книгу «Пакет», куда, помимо стихов, вошли критические и искусствоведческие статьи Некрасова и его жены Анны Ивановны Журавлёвой 1970-х — 1990-х годов, и отметил, какую важную роль они сыграли в его восприятии современной культуры. Устроители вечера включили публике аудиозапись воспоминаний немецкого филолога Сабины Хэнсген, а профессор Берлинского университета Георг Витте выступил перед слушателями с воспоминаниями по видеосвязи. Александр Левин сыграл под гитару песню, посвящённую Всеволоду Николаевичу и Анне Журавлёвой (к слову, именно сайт Левина был для меня в прежние времена, на заре российского интернета ещё одним важным источником знакомства с некрасовскими стихами). Лев Рубинштейн рассказал, что когда-то именно Некрасов показал его стихи Эрику Булатову, Илье Кабакову, Геннадию Айги, и познакомил его лично с Д. А. Приговым (по иронии судьбы, последний, начиная с перестроечных времён, стал заклятым литературным врагом Всеволода Николаевича, обвиняемым им неустанно в неэтичных методах самораскрутки и плагиате). Кроме того, выступили авторы, чьи тексты вошли в книгу: филолог и поэт Юрий Орлицкий, поэты Иван Ахметьев, Анна Голубкова, Александр Макаров-Кротков, искусствовед Анна Чудецкая (старший научный сотрудник Музея частных коллекций, в собрании которого находится более трёх сотен работ Некрасова), слависты Ян Махонин и Алена Махонинова и др.
По свидетельствам друзей и знакомых, В. Н. Некрасов был беспокойной и непримиримой натурой, и почти во всех его статьях или выступлениях находилось место для упрёков или обвинений в адрес кого-либо из деятелей культуры. Однако, вечер, посвящённый книге о нём, прошёл на удивление гладко и в размеренном ритме. Если выступавшим приходилось рассказывать о его нелюбви к кому-либо, они старались смягчать острые углы и не давали повода разгореться старым спорам или распрям. Вероятно, это и к лучшему, хоть и совсем не в некрасовском стиле, ибо позволило высветить положительные стороны его личности — живой интерес к людям и к событиям, происходящим в стране, отсутствие предвзятости, искренность и честность, беззаветную любовь к искусству в самых разных формах, будь то поэзия, живопись, художественные акции, театр или кино.
Некрасов В. Н., Журавлёва А. И. Пакет. М.: Меридиан, 1996. Ильин И. П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М.: Интрада, 1996. Дитя поэт.
Неподцензурная поэзия,
Дом Ростовых
