Памяти Александра Тимофеевского (13 ноября 1933 — 7 января 2022)

Леонид Костюков

Немного об Александре Павловиче

Некрологи практически всегда банальны, потому что лучше быть живым, чем мёртвым; это очевидно и банально. И лучше иметь дело с живым, чем с мёртвым.

Мы познакомились семнадцать лет назад, когда я написал о его книге «Сто восьмистиший и наивный Гамлет». Через день или два после выхода рецензии Александр Павлович мне позвонил, потому что лучше живой голос, лучше пить чай на маленькой кухне. Он не любил сладкого, я приносил ему к чаю сыр.

Ещё он не любил, когда его называли автором «Пусть бегут неуклюже…», — и совершенно обоснованно, потому что у него были стихи глубже, мощнее — ряд можно длить очень долго. И всё-таки я мог похвастаться пятилетнему внуку, что вот сейчас иду к дяде, который написал «Пусть бегут неуклюже…». Как если бы шёл к Астрид Линдгрен. При всём уважении к нашим замечательным поэтам, ими внуку не похвастаешься.

Он любил футуристов и особенно Хлебникова; я — акмеистов. Я считал, что стихи вырастают скорее из молчания, он — что из обыденной речи. Он очень любил море, Гришу Дашевского и Машу Степанову. У него было обострённое чутьё на живое — даже в неудачном стихотворении он нащупывал две-три строки и повторял их.

Авторское чтение Александра Павловича отличалось от чтения собратьев по цеху — он не стеснялся смаковать отдельные места, любоваться ими. В нём (в авторе или чтении? в обоих) не было сдержанности и стёртости.

Настоящие поэты пишут, когда не могут не писать. (Это тоже банальность). Но лишь немногие — Херсонский, Гандельсман, Тимофеевский — часто не могут не писать. Такие поэты — вроде как несущие конструкции всего здания русской поэзии.

Подобно любимому им Арсению Тарковскому, Александр Павлович похоронил сына и ненадолго пережил его. Надо надеяться, они встретились, тем более что вокруг — Рождество.

 

Юрий Цветков

И эту пустоту ничем не заполнить…

Умер Александр Павлович Тимофеевский. 88 лет. Замечательный поэт и человек. Сколько встреч, общений, пересечений… Сколько презентаций, вечеров… Десятки (персональных и коллективных). Поездка в Дунино с ним и Натальей Горбаневской… Всё равно иногда обижался, что мы его вроде мало зовём выступать. Помню, я в душе, звонок. «Вы меня не включили в выставку „Литературная Атлантида: поэтическая жизнь 1990–2000-х“ — (да включали мы вас, конечно, в рамках наших возможностей) — Меня всегда не включали: ни в1950-е, ни в 1960-е, ни в перестройку, ни в 1990-е, ни сейчас!» — громогласно вопила трубка. Эх, Александр Павлович, всегда недостаточно…

Несколько воспоминаний.

На  «Полюсах» с ним и Алексеем Цветковым, которые мы проводили ещё в 2006 году в  «Пирогах на Никольской». Больше ста человек пришло, яблоку негде упасть. Оглядел зал критично: «Но это не на меня». А Андрей Родионов на вечере был в восторге от его «Тридцать седьмого трамвая». После. Застолье. Кто-то попросил его прочитать «Пусть бегут неуклюже…» Он расстраивался, когда о нём говорили только как об авторе этого стихотворения. Естественно, отказался. Было это 27 февраля. Во время застолья он случайно узнал, что это мой день рождения. «Вы что, вместо того, чтобы праздновать с родными, близкими, сидите с нами — тогда я обязательно прочитаю вам это стихотворение в подарок». И прочитал.

У  «КИ» есть традиция. Каждый год на 9 мая мы едим в Подмосковье в Дунино, где был один из последних рубежей обороны Москвы 1941 года. В Доме-музее М. М. Пришвина современные поэты читают не себя, а стихи авторов военного поколения, да и просто стихи о войне. До этого у часовни проходит официальная часть, куда приходит много людей. Помню, как в 2013 году Александр Тимофеевский, несмотря на свои либеральные взгляды, всё рассказывал и рассказывал, невзирая на какой-то там регламент, о войне, о блокадном Ленинграде, о том, как мальчишкой был свидетелем парада Победы на Красной площади, о том, какую радость пережил. И читал, читал стихи, посвящённые этому дню.

Мы с ним иногда пересекались на кинопремии «Ника». И вот о чём там всегда говорили. Это была наша тема. Он, как и я, всё время горячо ратовал, чтобы в премию ввели номинацию «Песня», чтобы награждали не только режиссёров, актёров, операторов, костюмеров и т. д., но и поэтов. Между прочим, не раз об этом говорили Юлию Гусману. Сколько угодно случаев, когда и фильма никто не помнит, а песню из него в народе знают и поют до сих пор.

Рифмовал всё со всем. Не мог по-другому. Легко, непринужденно, на ходу. Все вспоминают его дружеские послания, надписи на книгах. Мне на детском сборнике «Пусть бегут неуклюже», где всякое детское нарисовано (Крокодил Гена, свинюшки, зайчики), написал: «Дорогому Юре / Сборник моей дури».

 

Лев Оборин

Свободный от возраста

Я знал Александра Павловича лет, наверное, двенадцать — однажды он позвонил мне, чтобы поблагодарить за что-то  о нём написанное. Мне тогда было немногим за двадцать, и это был, конечно, очень лестный звонок. Потом телефонных разговоров было много: я слышал в трубке глубокий голос: «Лёва? Это Тимофеевский», — и Александр Павлович рассказывал, что у него вышла новая книга или что у него намечается поэтический вечер или что он хотел бы позвать меня в гости. Гостеприимство Александра Павловича и его жены Натальи Григорьевны я вспоминаю сейчас с большой благодарностью.

Когда я бывал у них дома (где висели рукописные стихотворные плакаты Александра Павловича с обращениями к гостям и домашним, в том числе к коту), мы говорили о Пушкине и Хлебникове, Александр Павлович читал свои стихи, вспоминал ушедших друзей ( «Друзья мои ушли давно, / А я один зачем-то  выжил» — из стихов последних лет), рассказывал, как в детстве жил в блокадном Ленинграде и чудом оттуда эвакуировался, как в молодости ездил к Пастернаку — выразить ему поддержку после травли. Я записал этот рассказ: «Накануне к Пастернаку приезжали студенты Литинститута и били стёкла; когда Тимофеевский нашёл дачу Пастернака, тот вышел на крыльцо и первым делом спросил, не из Литинститута ли его гости; узнав, что нет, впустил, и они довольно долго беседовали (в частности, Пастернак сказал Тимофеевскому, что по утрам гуляет и придумывает рассказы, а потом записывает их; где эти рассказы, непонятно)».

Однажды Александр Павлович подробно рассказывал о замысле своей поэмы «У омута». В четыре года он чуть не утонул, его спас отец. «А что, если я всё это время на самом деле остаюсь под водой и у меня есть выбор: вернуться в четыре года и уйти к Богу?»

Течёт вода на быстрину,
Кружит водоворот,
И я волчком иду ко дну,
Но всё во мне поёт.
Восторг звенит в моей груди,
В глазах моих круги:
Отец земной мой — погоди,
Небесный — помоги!

В 2011 году мне довелось устроить вечер Александра Павловича в клубе «Гарцующий дредноут». Тимофеевский пришёл в клуб в дурном настроении: накануне произошло что-то  , сильно его расстроившее. Он не хотел выступать, мне удалось его уговорить — и затем он сказал, что рад, что вечер всё-таки состоялся. В том числе потому, что послушать его пришли друзья. Был, если не ошибаюсь, Юрий Норштейн.

Когда я читал одну из последних книг Александра Павловича, большое избранное, вышедшее в  «Воймеге», меня по-настоящему удивило, как его стихотворения складываются в сюжет — сюжет освобождения от чувства вины и неудачи, покаяния в ошибках и страхах прошлого и перехода к лёгкости: войдя в возраст патриарха, Тимофеевский будто бы ощутил, что исполнил многие зароки и обязательства, в первую очередь перед собой. Ясность его поэзии (прекрасно сработавшая в детских стихах, по которым его знает гораздо больше читателей и слушателей, чем знакомые со стихами «взрослыми») становилась всё больше равна самой себе — это особенно ощутимо в его восьмистишиях 2000-х и в одном из последних его циклов, «Мифологии», где меланхолия, хоть и сопровождает воспоминания о далёком прошлом (и даже о предыдущих жизнях), выглядит свободной от возраста.

Дорогой Александр Павлович, спасибо вам за всё — и простите за всё, что могло быть не так.

 

Анастасия Строкина

Прощание с Рождеством

Многие верят, что тому, кто покинет земной предел в один из праздников — Пасха ли, Рождество, Успение Богородицы — будет светлее, будет благословеннее на том, новом пути.

Так ли это, нет ли — я не знаю. Но с такой мыслью спокойнее отпускать дорогих людей.

Александр Павлович Тимофеевский — поэт, эссеист, сценарист, ушёл от нас 7 января 2022 года.

Наверное, в нашей стране нет ни одного человека, кто бы не знал песенку крокодила Гены «Пусть бегут неуклюже…». Сам Александр Павлович подшучивал над этим, дескать, так и останусь автором одного стихотворения. Иногда он оставлял мне на книгах забавный автограф — «От крокодила Гены». Так мне это понравилось, что я тоже стала подписывать свои книги от имени персонажей. И это мой такой маленький привет Александру Павловичу.

Для многих он был и другом, и первым читателем, и советчиком. Для меня же лично он стал человеком, который как-то  безусловно и сразу поверил в то, что я делаю. Эта его вера, его добрые слова о моей первой книге стали для меня стимулом идти дальше, не останавливаться, сомневаться, но не бросать. И за это я буду его благодарить и помнить всю жизнь. Ещё и за беседы — в Москве, в Петербурге, на острове Новая Голландия — долгие беседы о прошлом, о Бродском, о стихах, о родителях — знаменитом деде-враче, о матери, которая тоже сочиняла… Он рассказывал истории — захватывающие, горестные, смешные — и неизменно был деликатен, будто боялся кого-то обидеть — даже тех, кто уже давно умер. Мне особенно запомнились его рассказы про блокадный Ленинград, про тех, кто тогда был рядом с ним, восьмилетним пацаном. Чего стоит одно воспоминание об Алефтане, варившем суп из столярного клея, Алефтане, который шутил и пел даже в момент собственной смерти. Здесь, в Петербурге, на Литейном проспекте было их семейное гнездо — огромная квартира в красивом доме, на месте которого теперь разбит сквер. Но всё это он рассказывал без сожалений, без сентиментальных вздохов — просто и честно, потому что важнее всего, по его словам, для него была любовь и память. А это никто не отнимет.

Я помню, как он звонил и радостно делился тем, что, например, перечитал «Евгения Онегина», как мы обсуждали его новые стихи, и даже иногда спорили о тех или иных строчках.

Это был человек какой-то нездешней нежности — о чём бы он ни говорил: о прошлом, о друзьях, о любимой жене Наташе или о коте Мареке, за которым мне однажды посчастливилось присматривать. И всем теперь будет не хватать его слов поддержки, его юмора, доброты и веры во что-то  хорошее — посреди сумрака, в который снова завела нас история.

Перед уходом Александр Павлович выложил своё стихотворение 2010 года — «Рождество». Незамысловатые, казалось бы, строчки: младенец, добро, свет. Но финал стихотворения обезоруживает, особенно когда понимаешь, что это последнее, чем поделился поэт. Он и здесь как будто улыбнулся, как будто сказал нам: «Ну вы чего! Ладно вам! Всё хорошо!»

Рождество

Когда вошли в пещеру гости,
Младенец улыбнулся им,
И вдруг не стало в мире злости,
Мир на мгновенье стал другим.
Он улыбнулся так невинно,
Как будто бы растаял снег,
Как будто сразу именины
И день рождения у всех.
Как будто после долгих странствий
Они пришли к себе домой,
Как будто все в родстве и братстве,
И лето сделалось зимой.
И так прекрасна и лучиста
На них глядящая звезда,
Что смерти больше не случится,
Не будет просто никогда.

 

Ян Шенкман

«Господь обратил на него внимание»

Умер Александр Павлович Тимофеевский. Во-первых, мои соболезнования Наташе. Во-вторых, хочу сказать несколько слов, поскольку периодически общался с ним последние двадцать лет.

Сейчас все пишут в некрологах, что он автор песни крокодила Гены из мультика про Чебурашку. Это самое меньшее, что можно о нём сказать. Александр Павлович был поэтом на физиологическом уровне, до такой степени, что время от времени говорил стихами. Он дышал поэзией, говорил о поэзии, жил ею. Меня это пугало, я считал, что стихи — это что-то  особенное, сокровенное. А он весь был стихи. Мог, например, позвонить и начать читать «Руслана и Людмилу». Или Хлебникова, которого обожал.

При этом жизнь его как поэта сложилась максимально неудачно. В юности он напечатался в самиздате вместе с Бродским и другими корифеями, был вызван в органы и запрещён на тридцать с лишним лет. «Никогда ваше имя не будет звучать в этой стране», — сказал генерал Цвигун.

Никогда кончилось для него в 1992 году. Когда вышла его первая книжка, Тимофеевскому было под пятьдесят. Он и в перестроечный бум не попал, печатали молодых, борзых, антисоветских, авангардных. По-настоящему он вышел к людям только в нулевые, когда поэзия фактически потеряла читателя.

Его история — история аутсайдера. Человека, разошедшегося со временем настолько сильно, насколько вообще возможно. При том, что поэт он настоящий, сильный. И человек сильный, слабый бы такого не выдержал. Вот я, например, не выдержал, сдался. А он стоял до конца. И даже написал по этому поводу: «Я разминулся со временем. / Такой анекдот, господа. / Я в правильном шёл направлении, / А время пошло не туда». А прозой объяснял мне так: «С главной точки зрения, вообще не важно, печататься или нет. Есть замечательный рассказ Марка Твена, герой которого попадает на небеса и узнаёт там, что лучший поэт Земли не Шекспир, не Гомер, не Данте, а некий сапожник из Ньюкасла. Почему? Видимо, он не печатался ни в издательствах, ни в толстых журналах, ни в интернете, а просто тачал сапоги и писал стихи. И Господь обратил на него внимание».

Время действительно идёт не туда, это все чувствуют. А вот как себя вести, тут каждый решает сам.

Последние два года, очень трудных для пожилого человека (изоляция от людей была для него мукой, он хотел общаться, говорить, слушать), я время от времени звонил ему, теперь дико жалею и стыжусь, что редко. Приезжать было опасно, но мне хотелось его поддержать. А на самом деле это он меня поддерживал. Просто тем, что существовал и писал.

 

Александр Переверзин

«Смертный сон никому не опасен…»

Умер Александр Павлович Тимофеевский. Умер на Рождество, удостоившись особой Божьей милости. Он прожил долгую жизнь, полную трагических и счастливых событий. В детстве чудом остался в живых, был вывезен из блокадного Ленинграда, получал от органов запрет на профессию, хоронил самых близких людей.

В последние пятнадцать лет мне посчастливилось дружить и часто общаться с ним, и я заметил одну особенность: Тимофеевский мог читать наизусть стихи непрерывно. «А вы помните у Тарковского…», — спрашивал Александр Павлович и начинал цитировать Тарковского. Потом шли Цветаева, Ходасевич, Хлебников, Блок или Лермонтов. Затем современники — Бродский, Чудаков, Дашевский.

Другой особенностью Тимофеевского, которая сразу обращала на себя внимание, была его скромность и желание оставаться в тени. Он никогда не афишировал своё участие в конце пятидесятых в неподцензурном альманахе «Синтаксис»; сокрушался, когда на каждом шагу вспоминали, что он написал всем известную песенку «Пусть бегут неуклюже / Пешеходы по лужам»; огорчался, если его соотносили со знаменитыми поэтами-современниками. Многие знакомые узнали, что Тимофеевский пишет не только для детей, когда ему было уже за пятьдесят. Хотя поэзия всегда была главным делом его жизни. Он писал стихи с юности, но не прикладывал особых усилий для их продвижения и публикации. Александр Павлович хорошо понимал, что большинство его стихотворений не вписывается в обманчивое время. Да и были дела поважнее. «Для поэта главное — написать стихотворение. Неважно, сколько людей и когда его прочитают. Если стихи достойны прочтения — их прочитают обязательно», — заметил он однажды. Поэтому он написал «Тридцать седьмой трамвай», а его продолжали считать детским поэтом; поэтому в конце жизни он собирал книги своих стихов, а его называли киноредактором и сценаристом.

Ездил в Переделкино к Пастернаку, который был старше его почти на полвека, дружил с Летой Югай, которая на полвека младше. Свидетель целого века русской поэзии. Его нелегальный участник. Масштаб творчества Александра Тимофеевского ещё неочевиден для современников. Я хорошо знаю его стихи, мы сделали несколько книг. В своих главных стихах Тимофеевский достиг таких вершин, при взгляде на которые захватывает дух и возникает белая поэтическая зависть.

Тимофеевский любил путешествовать. Мы ездили в Казань, Киров, Кострому, Вологду. Впервые оказавшись в Ферапонтове, Александр Павлович был так потрясён фресками Дионисия, что попросил о возможности прочесть стихи в храме Рождества Богородицы. Ему разрешили. Наверное, единственный раз в стенах этого средневекового собора звучали стихи. Стихи как молитва. Стихи как оправдание жизни. Стихи как победа над смертью.

Смертный сон никому не опасен,
Добрый сон… Самый крепкий из снов,
И таинственен так и не ясен
Ускользающий смысл его слов.

Это строки из стихотворения Александра Тимофеевского «Сон». Пришло время открывать таинственный смысл слов поэта.

Скорбим 

09.01.2022, 2167 просмотров.

Контакты Поиск Подписка на новости

Регистрация СМИ Эл № ФC77-75368 от 25 марта 2019 Федеральная служба по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций © Культурная Инициатива © оформление — Николай Звягинцев © логотип — Ирина Максимова Host CMS | сайт - Jaybe.ru