Памяти Сергея Мнацаканяна

Надеюсь, он теперь дома

Сергей Мнацаканян был идеальным старшим поэтическим товарищем. Не ворчливым, умным, тонким, знающим все рифы и мели на путях поэтического дарования. Меня свела с ним судьба уже в зрелые его годы, и всякое общение с ним, каждая совместная поездка были невероятным интеллектуальным удовольствием. Он был одним из лучших поэтов своего поколения, но патологическое нежелание самопиара не позволяло узнать об этом широкой публике. Хотя профессионалы все отдавали ему должное, ценили и любили.

Эпоха

Ты зачем горячо трепетала
на суровом ветру мировом,
и рубаху рвала — и рыдала,
и стирала слезу рукавом…

Уверяла весь мир, что бессмертна,
не жалела сердец и рессор,
а меж тем возникал незаметно
между словом и жизнью зазор…

Получается горькая повесть,
но посмотрим на вещи, как есть:
пропит ум и потеряна совесть,
безнадежно запятнана честь.

Как-то мы проезжали с ним недалеко от дома, где он жил в детстве. Он показал мне его. И сказал с тоской: «Домой возврата нет». Надеюсь, теперь он наконец дома. На небесах. В сонме русских поэтов, где его место бесспорно и неоспоримо.

Максим Замшев

Его звали Мигранычем

С Сергеем Мнацаканяном или попросту Мигранычем, как его по отчеству называли в редакции «Литературной газеты», мы были шапочно знакомы с1990-х годов. Но близко стали общаться только в 2009 году, когда я пришёл в «ЛГ» и возглавил там отдел литературы. А Миграныч как раз работал в этом отделе, поэтому получилось так, что он стал моим подчинённым, хотя годился мне чуть ли не в деды. Надо сказать, что отнёсся он ко мне вполне благожелательно, но и не без настороженности, которая, впрочем, быстро рассеялась — я не собирался на кого-то стучать (что поощрялось) или строить кому-то козни (что вообще было нормой).

Тут нужно добавить, что данная должность вообще была неблагодарной, на ней мало кто задерживался дольше полутора лет. Слишком много имелось подводных камней, огромную роль играли регулярные жалобы со стороны каких-то «ветеранов литературы», анонимных «благожелателей газеты», внутриредакционные интриги и неадекват некоторых ответственных товарищей. Я поначалу имел обо всех этих византийских играх весьма смутное представление, а Миграныч, успев позаведовать отделом, прекрасно понимал — мне придётся столкнуться с тем же самым, что несколько лет назад сильно подпортило ему здоровье.

Нет, он не расписывал мне всё от и до, не объяснял досконально всех тонкостей. Он был всё-таки человеком восточным от природы, витиеватым, осторожным, старался ни с кем не ругаться, никому не мстить напоказ и не принимать явно ту или иную сторону. И всё же время от времени он подбрасывал какую-то информацию, позволявшую не делать шагов, которые могли бы серьёзно мне навредить. Как будто речь шла не о занятии литературой, не о выпуске газеты, но о форсировании минного поля. Не ко всем, но к некоторым его советам я прислушивался, за что ему до сих пор благодарен.

Мы не были с ним друзьями в силу разных взглядов на политику и на литературу. Ну и возраст, конечно, имел значение — людям из разных эпох трудно сойтись. При этом мы относились друг к другу, как мне кажется, с симпатией. Просидев в общем кабинете своего отдела почти семь лет, мы не то что ни разу с ним не поругались, но даже и крупно не поспорили. Как-то так получалось, что у нас даже не было для этого причин. Он занимался возрастными литераторами, а я — своими сверстниками и молодёжью. При этом Миграныч вполне мог подготовить и опубликовать подборку кого-то из молодых, а я — Константина Ваншенкина или Евгения Рейна. Чёткого разграничения обязанностей не было.

Помню, как я удивился, когда он неожиданно пришёл на моё выступление в Булгаковском доме. Явился он вместе с поэтом Валентином Резником, сейчас также покойным. Я думал, что им вряд ли будут интересны мои стихи. Но они вполне себе влились в небольшую группу слушателей, а после завершения вечера приняли посильное участие в импровизированном банкете с распитием горячительного, как это нередко бывало в Булгаковском доме. Что стоит отметить — Миграныч был немолод, а дряхлеть не хотел. И иной раз именно он становился инициатором выпивона в кабинете отдела литературы. Надо отдать ему должное, меру знал. Пил не так уж мало, но грань не переходил.

Душа нараспашку — это не про него. Он скорее был вещью в себе. Трудно было понять порой, о чём он на самом деле думает по тому или иному поводу. Казалось, не так-то просто вывести его из равновесия. Но это только если не знать его болевых точек. А они у него были. Родившийся в Москве и всю жизнь писавший на великом и могучем, он считал себя русским поэтом. И страшно обижался, когда отвергнутые редакцией графоманы звонили и говорили: «Вы нерусский, поэтому не можете оценить моих стихов!» Тут он багровел, кричал: «Всё! Всё! На этом закончим! Прощайте!» — и бросал трубку. Потом долго не мог успокоиться, тяжело дышал и несколько наигранно вздыхал.

Из редакции мы с ним ушли почти одновременно — в 2015 году. Разумеется, продолжали периодически публиковаться в газете, что-то редактировали, принимали участие в каких-то проектах издания, но порознь. В последние годы я мало что о нём слышал, знал, что он относительно здоров и продолжает писать мемуары, которые, конечно, стоит прочитать — всё-таки человек общался и дружил с огромным количеством литераторов, как мелких, так и крупных. Нужно ли говорить, что известие о его смерти меня расстроило? Человек, которому под восемьдесят, вполне себе может умереть. Это очевидно, но привыкнуть к такому трудно.

Врагов у него вроде бы не было, а вот недоброжелатели имелись. Они и распускали слухи, что он по блату печатает в «Литературке» каких-то армян — то ли своих друзей, то ли родственников. Это, конечно, вранье. Всё было как раз наоборот — это армяне порой на него обижались, считая, что он обязан опубликовать их в газете по долгу крови. Но Миграныч был московским армянином, далёким от диаспоры и вообще от национальных дел. О своем происхождении не забывал, но и не акцентировал на нём. Для русских он был больше армянином (внешность не скроешь), для армян — скорее русским. Теперь это уже совсем не важно. В истории «Литературной газеты» он навсегда останется русским поэтом, редактором и мемуаристом. Мигранычем…

Игорь Панин

 

На уход Сергея Мнацаканяна

Сергея Мнацаканяна я знала примерно с 1982 года. Меня познакомил с ним мой муж поэт Юрий Влодов (1932–2009). Ну как познакомил? Мы как-то шли с Влодовым по улице и встретили Мнацаканяна. Влодов сказала: «Это Сергей Мнацаканян». Оказывается, Мнацаканян был одним из давних знакомых Влодова, с середины 1960-х примерно.

Так я о нём узнала. Влодов перекинулся с ним парой слов, обещал заглянуть к нему на работу, и мы пошли дальше.

В 1990-е он работал в «Московском комсомольце», вёл «Турнир поэтов». Он напечатал меня несколько раз в этой рубрике, даже наградил титулом королевы поэзии праздников «МК». Он вёл эту рубрику под псевдонимом Ян Август, поскольку сам родился в августе. А на праздниках «МК» в Лужниках в конце июня устраивал массовые чтения для всех желающих, свободный микрофон такой. Я несколько раз была на таких чтениях, весело там было. Он умел создавать атмосферу праздника.

В начале 2000-х он ушёл из «МК» и стал работать зав. отделом литературы в «ЛГ». Он возродил всем известный поэтический советский альманах «День поэзии» и долгие годы под эгидой «ЛГ» его удавалось выпускать.

В последние годы мы лично особо не общались, но встречались на общих мероприятиях. Я его фотографировала, фотографировались порой вместе, у меня есть некоторое количество его фотографий. Он был настроен дружелюбно и позитивно в отношении меня, при встрече называл меня «кофейной девушкой», улыбался, создавал своим присутствием солнечное, радостное настроение. Он хорошо говорил, когда выходил выступать на литературных вечерах, всегда по делу и очень доброжелательно. Когда я узнала о его смерти из фейсбука, мне стало очень грустно, мне казалось, он будет жить вечно. Но вот не случилось.

Не так давно попались его стихи в книге «Ретроман, или Роман-ретро», процитирую:

Знаете, милые, только стихи
Вас сберегут в круговерти жестокой
От неопрятности и от тоски,
От беззащитности перед эпохой…
…………………………………………………….

Знаете, милые, только стихи
В мире способны на чудо и тайну.
Я не устану и не перестану
Веровать в истину: только стихи…

Людмила Осокина

Прощай, ретроман

Есть люди, которые присутствуют в твоей жизни всегда. О них думаешь в первую очередь, когда заходит речь о твоём городе, дружеском общении и даже круге чтения. Поэтому их уход воспринимается особенно болезненно, как что-то неправильное и катастрофическое. Таким человеком был для меня Сергей Мигранович Мнацаканян.

Это был первый «официальный» поэт, с которым я, восемнадцатилетняя, познакомилась. Ироничный, внимательный, всех на свете знающий и всем стремящийся помочь, он тогда командовал комиссией по работе с молодыми при Союзе писателей СССР. И одна из первых публикаций моих стихов тоже появилась с его подачи — в газете «Московский литератор».

Он всегда оказывался в гуще событий, в нужное время в нужном месте. В восьмидесятые составил наиболее полные коллективные сборники молодых поэтов разных стилистических, эстетических и политических направлений. В девяностые работал в «Московском комсомольце» и проводил знаменитые поэтические выступления на ежегодных праздниках газеты. На одном из таких выступлений, в 2002 году, я познакомилась с Валентином Борисовичем Резником, поэтом, родившимся в Карлаге и всю жизнь проработавшим на заводе слесарем. Так началась моя долгая и упоительная дружба с Мнацаканяном и Резником. Они к тому времени дружили уже много лет. Их объединяла не только бесконечная любовь к поэзии, но и глубокое знание Москвы, а также букинистика — у обоих были колоссальные домашние библиотеки. Какое же это было блаженство — произнести любую строчку из русской поэзии и услышать, как цитату подхватывают и дочитывают стихотворение до конца!

Позже Сергей перешел в «Литературную газету», и началось наше сотрудничество: мы вместе работали над альманахами «День поэзии» и «Московский год поэзии» — он как главный редактор, а я как составитель. Работать с ним было легко, он никогда не показывал начальственные зубы, не подставлял тебя. В общем, оставался другом в любой ситуации. И не только моим, разумеется. Сергей навсегда сохранил нежнейшую преданность друзьям юности — Юрию Полякову, Бахытжану Канапьянову и другим.

Впрочем, наше общение нельзя было назвать безоблачным. Временами мы жутко ссорились, порой надолго, как я теперь понимаю, из-за ерунды. Из-за разных взглядов на чьи-то стихи, даже на политику. Громом среди ясного неба стал для меня необъяснимый, изумивший многих разрыв Мнацаканяна с Резником. Они так и не помирились до самой смерти Валентина Борисовича.

Последние лет пять мы виделись с Сергеем нечасто, но по телефону говорили по-прежнему взахлеб. Он, как всегда, много писал. В первую очередь стихи. Очень гордился тем, что общий тираж его поэтических сборников превышает четверть миллиона. Вёл литературное объединение. Круг читателей и ценителей его поэзии постоянно расширялся. Кроме того, он выпустил несколько прозаических книг и объединил многочисленные литературные очерки, опубликованные в разное время в «Литературке», в книгу «Ретроман, или Роман-Ретро». Роман получился небесспорный, местами резкий и породил в писательском круге серьёзный ропот. Но в одном все критики сходятся: эта книга бесценна как свидетельство времени, как летопись советской литературной Москвы. Сергей никогда и не отрицал, что душой остался человеком советским и не сумел (не захотел?) полностью вписаться в новые реалии.

Прощай, талантливый, пристрастный человек, добрый друг, яркий поэт, неординарный прозаик! Тебя некем заменить, твоё место в сердце навсегда вакантно.

Анна Гедымин

Скорбим 

11.07.2021, 1484 просмотра.

Контакты Поиск Подписка на новости

Регистрация СМИ Эл № ФC77-75368 от 25 марта 2019 Федеральная служба по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций © Культурная Инициатива © оформление — Николай Звягинцев © логотип — Ирина Максимова Host CMS | сайт - Jaybe.ru