И был апрель, и было солнце. В атмосфере весеннего тепла в
Дмитрий Бак на правах идейного вдохновителя объединения брал вступительное слово и представлял каждого автора. Поэты читали по кругу, всего было два захода. Каждый выступающий закрепил за собой определённую прожилку поэтического бытия, и пытался ей соответствовать.
Инга Кузнецова в декадентском
* * *
Я прошу твоей нежности, у ног твоих сворачиваюсь клубком,
превращаясь в зародыш и уже с трудом поворачивая языком.
Я мельчайший детёныш в подмышке твоей, не раскрой же крыла,
чтобы я, пока не согрелась, упасть из него не могла.
Я дремучая рыба, не успевшая обзавестись хребтом,
бесхребетная бессребреница с полураспоротым животом.
Не удерживаюсь, переваливаюсь по ту сторону твоего хребта,
за которой — вселенская тьма, космическая пустота.
Не покинь меня, вынь меня из толпы, извлеки на свет,
прочитай по мне, что с нами станет за миллионы лет,
проведи по мне. Я — это сборище дупел и выпуклых мест-
ностей, новостей, для слепого самый лучший текст.
Приложи ко мне раковину ушную, послушай шум
всех морей и материков, приходящих ко мне на ум,
всех тропических стран, всех безумных базаров, клокочущих слов,
всех цикад и циновок треск, звон браслетов и кандалов.
Я бескрайняя ткань, можешь выбрать любую часть —
пусть я буду выкройкой тем, кто потом попадёт под твою власть.
Я люблю их за то, что у них будет запах твоего тепла.
Я ненавижу их! Я погибаю от подкожного рассыпавшегося стекла.
Скажи мне, что я птенец, что ты не отнимешь меня от своей руки,
скажи, что мы будем жить на берегу никому не известной реки.
Мы станем сходить на дно и снова всходить из вод,
мы станем немы для всех, как рыбы, и невод нас не найдёт.
Вадим Муратханов, отвечающий в
Перенесёмся ниже: Бухара.
С утра невыносимая жара,
а я устал и третий день простужен,
и никакой попутчик мне не нужен.
Но северянка у меня в гостях.
Мы смотрим мир на разных скоростях.
Иначе слышим звуки смуглой речи.
До неприличья кожа плеч бела.
И мне досадно, что она ждала
друзья друзей или родня родни —
любезны так, что и не подкопаться.
Пьют жаркими глазами белизну
и на
не столько нас, сколько её одну.
(«Путешествие»)
Анна Аркатова с юной
* * *
Выпью кофе утренний,
Поплюю с балкона,
Спи, ребёнок внутренний,
Спи, мой незаконный,
Розовея, чмокая,
Уминая титю,
Нет — придёт твой чокнутый,
Внутренний родитель,
Словом не попорченный,
Чист как белый день —
Вытянет узорчатый
Внутренний ремень.
Дмитрий Бак рассказал о своей многолетней работе над рукописями Арсения Тарковского и о том, как всё в мире рифмуется и перекликается, в том числе, неожиданно, цитаты Антиоха Кантемира и Григория Сковороды и ритмы Максима Амелина.
Прекрасная Ирина Ермакова читала свои мудрые стихи. Не изменяя фирменной ермаковской ноте, они были всё так же человечны и глубоко этичны:
* * *
А
этой жизни, дунешь — и нет его.
И не то могло бы в жару случиться
в знойном пареве, мареве, куреве, мглице.
За покраской ограды всё — ничего,
потный камень тает, лицо дымится,
распаляясь, как всякая божья тварь,
залипаешь в раствор сентября вязкий
…человечки в ляпах зелёной краски
сквозь ещё не застывший горят янтарь:
мой пожизненный друг, товарищ и брат,
здесь такие над нами жары висят,
что никто и не может быть виноват,
хочешь, буду я кругом виновата? —
мне ж легко, кто бы что бы ни учудил
…день темнит, густеет и янтарится.
За спиною ограды родных могил.
И на каждой — крошки, стакан,
Новая книга Ирины ждёт скорого выхода в издательстве «Воймега». А произведения, которые мы услышали на вечере, были написаны совсем недавно и даже не успели туда войти.
Кстати, о «Воймеге». Дмитрий Бак сообщил сенсацию — Александр Переверзин вскоре вольётся в ряды
И наконец, Максим Амелин, заражая слушателей своим приподнятым настроением, произвёл
* * *
Я корю себя, — над собственной виной
сокрушаться мне отныне навсегда:
ты ушла, как говорится, в мир иной,
обречённая исчезнуть без следа.
в одночасье раскололась пополам, —
нет, любимая селёдочница, нет,
закругляющийся параллелограмм!
Я не дам тебе в безвестности пропасть:
ты была незаменимая стола
повседневного и праздничного часть,
может быть, не хорошела, но цвела.
Революция, гражданская и две
мировых, советской власти кривь и кось,
девяностые и дальше — голове
не вместить, что претерпеть тебе пришлось.
Уж прости, и я, солёную любя
с луком, с маслицем, привычная к ножу,
то горячего копчения в тебя,
то холодного, бывало, положу.
Из огромного сервиза ты одна
оставалась, бесконечно становясь, —
как же мог я не сберечь сквозь времена
память предков и живую с ними связь?
Одноразового века верный сын,
не добил, как ни пытался, ширпотреб:
не снесли тебя в тридцатые в торгсин,
не сменяли ни на сахар, ни на хлеб.
Кузнецовская, фамильная, прощай! —
по наследству мне тебя не передать,
но я верю в то, что есть отдельный рай
для устойчивых вещей — и благодать.
Ещё одно стихотворение Амелина, «Урок географии 1980 года», оказавшееся созвучным настроениям засидевшихся в карантине москвичей, погрузило в советское детство, вернуло страх перед учительницей географии и погрузило в актуальную сегодня тоску по далёким путешествиям, которые неожиданно стали такими же несбыточными, как и в школьные годы.
Несколько раз на вечере звучали центоны. Например, Вадим Муратханов прочёл диптих: одно стихотворение из строчек близких ему поэтов, в том числе и присутствующих в зале, второе — из произведений современных узбекских лириков. А Дмитрий Бак воспользовался хрестоматийными строками Пушкина, Блока, Гандлевского и соткал из знакомого новое, чем заслужил смех и овации.
Из цикла «Ореолы семантики»
Алсергрис
«Брожу ли я на автобазу…»,
или
«Февраль. Бесстыдно, беспробудно…»
Февраль. Достать чернил и плакать,
Счёт потерять ночам и дням,
Пока грохочущая слякоть —
Пройти во многолюдный храм.
Достать пролётку за шесть гривен,
Впаять завгару по рогам,
Перенестись туда, где ливень,
Горох с треской по четвергам.
И хоть бесчувственному телу
С канистры кислого вина,
Но ближе к милому пределу
Заделать сдуру пацана.
И на перины пуховые —
Чрез благовест, чрез клик колес —
Да, и такой моя Россия
Ещё шумней чернил и слёз.
Младенца ль милого ласкаю,
И ветер кликами изрыт,
Тебе я место уступаю,
Слагаются стихи навзрыд.
И где мне смерть пошлёт судьбина,
И петь про чёрный пистолет,
Или соседняя долина? —
Не заглянуть за десять лет.
И пусть у гробового входа
В тяжёлом завалиться сне,
И, равнодушная природа, —
Ты всех краёв дороже мне.
Давний посвящённый Инге Кузнецовой и Максиму Амелину сонет, тонко подчёркивающий их возможное поэтическое родство, Бак тоже, конечно, прочитал:
Почему «
А не «
(Вопрос из лингвистической игры)
Дай себе труд не дать себе труда
одновременно знать про то, что бренно,
либо нетленно, либо несомненно
или оставь надежду навсегда.
Всё прочее, конечно, — ерунда:
Вайль с Генисом, Делон с Аленом,
укроп с петрушкой, хмель да лебеда.
Суббота — не четверг и не среда,
не вытащить и рыбку из пруда:
потребен труд — известная пластинка!
Максим да Инга, коли звук един, —
почто же «максиминга! максиминга!»? —
не «миниманго» и не «мандарин»!??
Да и сам по себе вечер напоминал центон — произведение, составленное из строк разных авторов и в то же время прямо на глазах слушателей рождающее единое целое.
Это единое целое было закреплено неформальным общением и распитием белого вина, чачи, самогона на айве и местной «мишани». Прекрасные апрельские вечера нужно проводить именно так, возьмите на заметку.
Анна Трушкина
24.05.2021, 1104 просмотра.
