1.
В жанре некрологов говорить о себе, а тем более — начинать с себя — немного дурной тон, конечно. Так обычно делают те, кто был знаком с умершим, они нередко в первую очередь вспоминают
Дела Владислава Петровича обесценить невозможно, знаком я с ним не был, так что я начну всё же с себя. Кстати, важно — познакомиться с любимым писателем возможностей был примерно миллион. Мы много лет жили в одном городе, публиковались десятилетиями в журнале «Урал», в редакцию которого оба регулярно приходили, я знал многих друзей Крапивина, а с его младшим сыном Алексеем учился в параллельных классах. Сегодня всем им — самые искренние соболезнования.
Но — знакомиться с любимым писателем я не хотел. Однажды, как говорится, в одна тысяча девятьсот двухтысячном году, вместе с упомянутым Алексеем мы отмечали первые свои публикации в толстом журнале, это был, конечно, «Урал». С презентации в редакции мы медленно, останавливаясь на скамейках и во двориках, двигались по улице Хохрякова в сторону дома Крапивина на Антона Валека. Расстались у подъезда, я был приглашен в гости, но испугался, однако договорился об интервью с мэтром, поскольку работал тогда в газете (интервью я тоже не сделал). Я уточнил, о чём нельзя спрашивать, и Алексей в ответ махнул рукой на несколько граффити возле парадного. Надписи и рисунки эти были сделаны различными сталкерами, «пограничниками», исследователями параллельных пространств, которые, приезжая со всех концов страны, на полном серьёзе пытались выведать у Командора если не настоящий рецепт «искорки», то хотя бы способы перехода в другие миры.
2.
А ведь он знал эти способы! И писал о них раз за разом. Речь, конечно, не о том, как из Среднекамска переместиться в Реттерхальм, с помощью телефонной будки оказаться на Марсе, а с помощью голубятни — на межзвёздном крейсере. Речь — о том, как, открывая невзрачную книгу
Просто невероятно, если вдуматься, то, что абсолютно непримиримая повесть «Валькины друзья и паруса» написана в
В перестройку Крапивин радикально смещается в сторону фантастики, отражая мечтательность времени, ожидание прорыва и одновременно понимание опасности отката обратно под воздействием человеческих слабостей и страхов. Создаёт одни из самых главных текстов в отечественной фантастической литературе — «Голубятня на жёлтой поляне» и цикл «В глубине Великого Кристалла». И здесь он тоже, хотя и работая традиционно в поле подростковой литературы, высказывается о человечестве бескомпромиссно. Метафорика «Голубятни» или следование от уверенности в победе чистых мальчишеских суперспособностей к безнадёжному превосходству абсолютного зла в «Кристалле» — тому доказательство.
Переход практически исключительно к фантастике и мемуарам не означал отказа Крапивина от разговора о современности. Владислав Петрович, как мало кто иной, видел чёрное и белое нашего мира и умел называть их своими именами. Кроме того, нельзя не вспомнить две его потрясающие вещи о девяностых в провинции — точнейшие, которые я, извините за банальность, читал словно бы о собственной жизни: «Синий город на Садовой» и «Бронзовый мальчик».
Поздний фантастический цикл Крапивина «Сказки и были безлюдных пространств» — едва ли не целиком жёсткое высказывание о том, что Командор не принял многие современные реалии.
3.
Поиск и подгонка различных примет и предзнаменований смерти по её факту — ещё один образчик дурного тона, но я вновь расскажу. В ночь перед смертью писателя я переслушивал аудиокнигу со своим, пожалуй, любимейшим произведением Крапивина, «Острова и капитаны». Это трилогия — ещё одна
Курганов — один из главных взрослых героев Крапивина. Которых, вопреки шаблону, немало: Яр из «Голубятни», Пётр Викулов из «Помоги мне в пути», Михаил Гаймуратов из «Островов и капитанов», Игорь Решилов из «Лоцмана», Корнелий Глас из «Гусей», многие другие. Совершенно потрясающе то, что почти все эти взрослые герои — увлечённые творческие люди, художники, космонавты, писатели (много писателей), и их взаимоотношения с собственными жизненными установками, целями, приоритетами, их борьба с самими собой за честные поступки и готовность помогать другим — огромная тема в творчестве Крапивина, о которой мало говорят, которую мало считывают.
Многие из взрослых — и не взрослых — героев Крапивина погибают и умирают в этой борьбе. Владислав Петрович с самых ранних текстов говорит об этом, в том числе в совершенно классических детских текстах, например, в «Той стороне, где ветер» или в «Троих с площади Карронад». Сцена похорон Игнатика в «Голубятне» — удивительно смелая и тяжёлая. «Великий Кристалл» и «Безлюдные пространства» — во многом именно о смерти, как переходе в другие миры, о важности этого. Поздний и не очень прочитанный роман «Полосатый жираф Алик» — о мире мёртвых детей.
И вот Крапивин ушёл. Я уверен, он не проиграл эту борьбу. Его жизнь, его книги, его герои, его созданная в читателях вселенная — тому свидетельством. Перечитайте, пожалуйста, Крапивина сами, прочитайте или порекомендуйте вашим детям, это много значит.
4.
Начал с себя, и заканчивать буду рассказом о себе.
Много лет назад я уехал из Екатеринбурга, потеряв почти всё и оставив весь этот Свердловск в прошлой жизни. Спустя несколько лет, здесь, в далёком городе, я случайно увидел в книжном на полке «распродажа» толстый том со всем крапивинским «Кристаллом», купил его и обнял. После я собрал по букинистам и книжным рынкам почти все издания Крапивина, воплотив буквально ироничную мечту героини романа «Петровы в гриппе» Алексея Сальникова (кстати, я крайне благодарен Алексею, что он
Владислав Петрович, спасибо, что вы были у нас и создавали эту жизнь.
* * *
я крапивинский мальчик
от бегства рогатых викингов
до трёх с площади кароннад
именно тут проходило моё детство
именно тут деревянные палки становились мечами
именно тут от боли кричали
те
кто врезал имя друга
в ивовую шпагу
в тополиную шпагу
ни шагу туда
умирая как будто взаправду
парус той каравеллы трепыхался
о той ежедневности
нет у капитана песен
многие ли помнят слова
брамсели шпангоут и такелаж
многим ли интересен бейдевинд
ты живёшь ровно той жизнью
в которой дружба существует
много ли нас
крапивинских мальчиков
даже если я один
достаточно
Миры Владислава Крапивина — это грани Великого Кристалла, — вселенная, которая и не снилась Джоан Роулинг. Уникальность этих миров заключалась ещё и в том, что воздвигались они прямо тут, на детских площадках, между разбитыми качелями и железными ракетами, под тенью старых тополей.
Я могла бы долго рассказывать о повестях Крапивина, и о том, как много они значили в жизни моего поколения, но сейчас, в минуту прощания с одним из любимых авторов, хочется обозначить главное для меня лично.
Безусловно самой близкой повестью для нас, бесприютных и странных поэтов, нашим негласным евангелием является «Тополиная рубашка» — сказка то ли для детей, то ли для взрослых, то ли для тех, кто знает ночные тропы к городским свалкам. Для тех, кто, разучившись летать, обменяв свою тополиную летучесть на ржавые
Владислав Крапивин умел летать именно так. Поэтому сейчас он не умер, просто продолжил полёт. Свистя ветром в ушах пробегающих мальчишек с деревянными шпагами, над вечерними екатеринбургскими дворами, вокруг старых тополей, над Якорным полем, в самую глубину Великого Кристалла.
Есть в английском такое выражение: «touch a life». Коснуться
Там эпиграф из Грина, «С первым ветром проснётся компáс», а начинается так: «Ночью грянул
Потому что этот лейтмотив чести и благородства, он и в «Мальчике со шпагой», и везде у него звучит — при том, что вокруг героя отнюдь не «исключительные обстоятельства», а вполне реалистические, и носителями трусости и подлости нередко оказываются взрослые люди, наделённые взрослой властью…
А самая мудрая, трезвая, самая горькая и страшная книжка Крапивина — я её прочла уже взрослой — это сказка или, если хотите, фэнтези, называется «Взрыв генерального штаба». Про двух одиноких мальчишек: они встречаются в мирном нейтральном городке, становятся друзьями, в сущности, братьями, а потом выясняется, что оба — разведчики двух враждующих сторон. И кого предать: родного уже человека — или «своих»? И не лучше ли смерть, чем такой выбор? Только это не эхо Лавреневского «Сорок первого», потому что генеральный штаб… Нет, читайте сами, подсовывайте воинственным отрокам, и будет вам… противоядие.
Книги Владислава Крапивина я беззаветно полюбила в седьмом классе. Всё началось с «Мальчика со шпагой», переметнулось на «Летящие сказки» и упрочилось в душе циклом «В глубине Великого Кристалла». На экзаменах в одиннадцатом классе одна из тем сочинения была свободной. Я писала сочинение по творчеству Владислава Петровича.
А на первом курсе университета познакомилась с ним лично. Мы только начали учиться на факультете журналистики тогда ещё Уральского государственного университета. И вот на учебную конференцию к нам пригласили выпускника нашего журфака Владислава Крапивина. Наши вопросы не иссякали. Для детей семидесятых, восьмидесятых, девяностых годов его книги были островками надёжной суши среди болот отрочества. На этих книгах мы учились идти навстречу ветру, каким бы сильным он ни был.
В 2018 году мне посчастливилось побывать на дне рождения Владислава Петровича. Праздник был шумный и многолюдный. Имениннику исполнилось восемьдесят лет! Мне запомнились его слова, что «нельзя лишить названия „Крапивин“ астероид, который летает между Марсом и Юпитером по солнечной орбите. Я с ним иногда как будто перемигиваюсь».
1 сентября 2020 года, собирая в первый класс младшую дочь, я узнала, что Владислава Петровича не стало. В тот же день оказалось, что моя повесть вошла в
Достойно прожитая большая жизнь — не повод для скорби. А вот грусть неизбежна в любом случае.
Владислав Петрович Крапивин придумывал прекрасные миры. Будь то мир, где пионерский галстук
Были миры, которые примиряли нас с нашей неказистой реальностью. Покосившиеся заборы, деревянные тротуары, заросли акации, полыни, крапивы, пустыри и развалины, заброшенная ветка узкоколейки, — всё это неизменное в течение поколений, конечно, создавало летними вечерами ощущение сказки, но какая это сказка, кто и как живёт в этой сказке, каким образом в неё попадает — именно Крапивин и придумал.
Наделил нас этим тонким и пронзающим, будто стрекот кузнечика, ощущением тоски, что сказка и приключение — вот они, рядом, но в них не попасть иначе как через страницы очередной книги Владислава Петровича. И всё же, при всей невозможности волшебства в жизни, декорации были всё время рядом: свои, родные, милые, уютные. Недаром, даже повзрослев, многие не могут расстаться с этим впечатлением. До полного неприятия доходит, когда речь идет о высотках, асфальте, спиленных тополях (которые, да, красивые, но cколько народу ветками побило во время гроз — не сосчитать).
Отдельная тема — автобиографические тексты, по сути — грустные сказки, потому что послевоенный быт, которым жил маленький герой этих повестей, кончился задолго до рождения многих читателей. Но было
Или вот истории с лёгким оттенком готики: замки, зелёная бронза памятников, имена, похожие на немецкие, булыжные мостовые. В них сказка сходилась с фантастическим сюжетом, получалось всегда
А были просто волшебные сказки. И были вполне себе реалистические истории, которые увлекали не меньше, чем сказки. Было и есть понятие «мультивселенная», о которой мы узнали раньше из книг Крапивина, чем из комиксов, и вселенная Крапивина выглядит подчас логичнее, чем то, что происходит у ДиСи и Марвел. Иногда кажется, что в описании Крапивиным этих миров, связанных когда капроновым шнурком, когда железной дорогой, когда ещё
Вот так, упорной работой, при помощи фантазии, юмора, любви, можно поменять и реальный мир, если и не в лучшую сторону, то хотя бы взгляд на действительность. Взгляд этот можно не разделять. Но чего уже не отнимешь, не вычтешь: все, читавшие Крапивина в детстве, — своеобразное
Спасибо вам.
03.09.2020, 2161 просмотр.
