Идея Олега Юрьева о «новоканаанском» языке Ильи Риссенберга блистательна, но мне там мерещится и ещё
На самом деле все (то есть все, о ком имеет смысл говорить) начинали в то время именно с этого: с личного языка. (Что и понятно: поэтического языка, отличного от общелирического цехового арго ещё и не было.) Только не всегда такой язык рос, как это было у Риссенберга, из лингвистической экзотики, часто наоборот: был стёрт до видимого отсутствия (читай: невидимого присутствия).
Новая органика начинается с языкового расплава, с новой (то есть повторной) текучести, расплавляющей омертвевшие конструкции. Всё это, на мой взгляд, и составляет основу поэтической практики Риссенберга.
Но было бы совсем несправедливо сказать, что он остался в том времени. С ним произошло нечто противоположное: он продолжил то «своё» время в наши времена; сделал его насущным именно сегодня.
А это верное свидетельство недюжинной силы и настоящей удачи.
Умер один из совсем особенных, одиноких в своей особенности русских поэтов, — к великому счастью, успевший стать если не вполне понятым (до этого — долгая дорога), то замеченным и оценённым при жизни.
Впрочем, ни Русская премия, полученная Ильёй Риссенбергом в
Ясно одно: это был крупный поэт, делавший внутри русского языка работу, сопоставимую с которой делают очень немногие. Принадлежавший к нескольким традициям сразу (не только и даже не в первую очередь поэтическим, шире: к традициям мировосприятия), верующий иудей, живший в Украине и писавший главным образом
Но я бы не сводила Риссенберга к его языку, действительно вполне штучному. Язык — как это всегда бывает с языком — только следствие сил существенно более глубоких. За этим поэтическим идиолектом совершенно отчётливо стоят — будучи важнее его — персональные мифология, география, история — мирская и священная, политика… что ещё? Антропология? Физика? Онтология?
Этот человек, сочетавший в себе библейскую мощь со сложной книжностью, работал с силами, образующими мир, именно к ним пробивался с помощью темноты своей речи. Он был мыслитель, смысловик, говоря мандельштамовым словом, но мыслитель практический: занимался будничной ручной, черновой работой с
Несмотря на некоторую известность, Риссенберг остался поэтом непрочитанным. На то есть объективная причина: слишком густой замес разноприродных ингредиентов — который и делает его поэзию единственной в своём роде. Мало кто из читателей и критиков владеет сразу всеми нужными ключами: иудейской мистикой, русским корнесловием, украинской текущей политикой — to name just a few. Между тем эта гетерогенность — не только организующее свойство авторской поэтики, но и то, что выдвинуло немолодого харьковского поэта на авансцену русской поэзии нынешнего столетия: был (а прошёл ли — пока поостережёмся судить) период, когда казалось, что чистые краски в ней закончились, но осталась возможность их парадоксальных сочетаний. В такой системе координат могут существовать только ярко выраженные
…А я всё ждал, когда же он разгадает тайну поэзии. казалось, что уже
— Работаю, стремлюсь успеть, несмотря на обстоятельства… — написал он мне в одном из последних сообщений.
И если он успел — а он искал код поэзии — то расскажет об этом
Мы встречались каждый раз во время моих
Запомнилась июньская встреча 2018 года — у метро «Исторический музей». Был сильный ветер, мы разговаривали, укрывшись за
— Число поэтических приёмов неисчерпаемо, — говорил Риссенберг своим характерным
Но любой верующий должен пытаться.
Риссенберг верил, что Слово — данное Богом волшебство, а стихи — божественный алгоритм. Потому он ждал прихода поэзии машин — ведь Deus ex! — нейросети должны были доказать: поэзия непознаваема, а значит, непознаваем и Бог.
Я спорил с ним, говорил, что машина рано или поздно выяснит, сколько ходов можно сделать на шахматной доске. Риссенберг улыбался и говорил: «А шахматы Фишера? А китайские шахматы? Машина, именно машина докажет, что шахматы и поэзия — от Бога».
Позже он мне написал здесь же, в Фейсбуке:
И стремился успеть, несмотря на обстоятельства, разгадать тайну творения поэзии, искусства, этой вечной божественной памяти в том числе обо всех нас. Теперь приходится говорить о вечной памяти по отношению к нему самому.
Я верю — в свои последние минуты он всё же успел — и ушёл к Богу, осторожно и аккуратно расставив шахматы на доске, как тапочки у кровати.
И теперь да: вечная память.
В Харькове скончался поэт Илья Риссинберг, один из немногих, как на мой взгляд, продолжателей футуристической традиции в русской поэзии. Поэтическое мышление Ильи Риссенберга было естественным проявлением его сущности, а не искусственным формированием «нового ангельского языка». Оно, с одной стороны, продолжало традиции Хлебникова и Кручёных, с другой стороны, это была традиция нетрадиционности. У таких стихов немного читателей. Но для тех, кто читал Риссенберга, его стихи — поле для поэтического эксперимента и в
Илья — единственный на моей памяти русскоязычный поэт, никогда не снимавший кипы. И если можно говорить о
Покойся с миром. Благословенна память праведника.
Барух Даян ха Эмет.
* * *
Скляной капелькою вземь, да не исканет чья
Плакальщица про подъезд, про огородника,
Скудость царства/быта/, ветошь, два серебряных стаканчика
Да глухое эхо/небо/: родненькая, родненькая!..
Каше гречневой сирень сродни, и всё б ничего,
И в двойном
Краем эха воробьиного, щенячьего, ребёночьего
Небу/щебню/медному что в лоб, то любо: бедные мы, бедные…
Эта жертва щебетильная, как бедность, вот беда, с руки
Храмовержца, легче шкапа — шкапин возраст к лицу
В глянце утвари щепенной —
На сосудистую битву,
Даром будней — вечный быт заради празднику — да в розницу.
Эти, oт роду оторванные, свой двоичный счёт
Вымучили: животрепетная и неколебимая
Ниточки всемирной паутины или чьи ещё,
Тканью лёгочной на хлеб заоблачный: любимая, любимая!..
Дорабатывая.
Об Илье Исааковиче Риссенберге не хочется говорить в прошедшем времени, поскольку его время — время библейских пророков, наставшее и не наставшее, «
Стихи Ильи Риссенберга называют тёмными, непонятными, сложными. Но сам он, когда у нас вновь и вновь заходил разговор о том, чтобы перевести их на украинский, настойчиво это опровергал. «Ведь даже священные тексты переводят». С ними он и соотносил себя, к ним и писал свой поэтический комментарий, ведя разговор не столько с гипотетическим читателем, сколько со Всевышним («Идеальное стихотворение — это стихотворение Господа»). И в этом обращении ко всем и ни к кому («стихотворение не сообщительно, у него нет референта») было
Что сказать об Илье Исааковиче? С ним было невероятно весело и интересно. Всегда. Говорили ли мы о супе в синагоге или о поэзии, дурачились ли или внимательно вслушивались друг в друга. В одном из последних писем мне он написал: «А мне — ещё работать не покладая рук, чтобы хоть себя не уронить, не говоря о Поэзии». Мне кажется, сам о себе, он, как всегда, сказал лучше.
02.09.2020, 2002 просмотра.
