Выступление Дмитрия Веденяпина прошло в конференции в Зуме 27 апреля — и это был мой четвёртый поэтический зум за три дня. До этого был вечер «Метажурнала», на котором читал десяток поэтов, находясь при этом, помимо Москвы, в Алма-Ате, Новосибирске, Киеве, Израиле и даже Мексике. На следующий день я слушала в прямом эфире стихи Олега Дозморова, Александра Переверзина и Алексея Кубрика, в этот самый момент, простите, разделывая курицу. Покончив с курицей, легла на диван и включила эфир Геннадия Каневского и Анны Русс. Ну вы поняли, да: с одной стороны, мир сжался до точки, и вместо светской жизни ты торчишь на кухне, с другой — будучи вынужденной, вроде бы, мерой, онлайн расширил географию и значительно развеселил повседневные дела.
Стихи в таком схлопнутом мире приобретают дополнительную ценность. Они, может быть, и без всякого карантина нужны, чтобы раздвигать границы мира, включая в него всё видимое, невидимое и порой то, о чём никто не способен подумать. Когда ты не можешь поехать на работу или отойти дальше, чем на километр от своего дома — как в Париже, где сейчас живёт Дмитрий Веденяпин — путешествие, предпринимаемое в стихах, переживаешь острее. В случае Дмитрия Юрьевича это и буквальное путешествие тоже: большинство из прочитанных на вечере текстов написаны летом в эстонской деревне Кясму[1], откуда в стихи перекочевали детали вполне реального леса и морского берега:
* * *
Допустим, пляж и стрекоза — Крылов, бряцающий на лире, И парус, падающий за Горизонт фигуркой в тире.
Но даже если забыть о Кясму, эти стихи как будто из другого мира. Оппозиция «старый мир / новый мир» применительно к жизни до / после пандемии уже стала общим местом, но от неё никуда не деться. Мир, который предстаёт таким осязаемым в стихах Дмитрия Веденяпина, с его соснами и стрекозами, «пляжным гамом» и лесной тишиной — единый и цельный, «живой, как жизнь». В этом мире главные события — разговоры о литературе, встреча в лесу с другими отдыхающими или (фантастика!) внезапное появление летучей мыши на открытии книжного фестиваля. Поэт сам же и иронизирует над их кажущейся незначительностью: «Звёзды рухнут на землю, а ты тут / Про какие-то дачу и лес» ( «Люди в отпуске»). И действительно, когда реальность ещё неслась куда-то на всех парах, не разбирая дороги, все эти маленькие радости шли сплошным фоном. Мы принимали их, как данность, мы ходили по улице и не замечали, что вообще-то уже другое время года, потому что были заняты тем, чтобы не отстать от жизни:
Нам помолчать бы, посмотреть на чаек, На валуны, песок и облака, Но мы мололи чушь, не замечая Ни валунов, ни чаек, ни песка.
( «Мы говорили о литературе…»)
Теперь всё иначе. Дача и лес — не какие-то, а роскошь, не говоря уже о пляже, море, чайках. Отсюда, из остановившегося нового мира, стихи, прочитанные на вечере, кажутся артефактами потерянного рая и в то же время настраивают твою оптику на поиск этого потерянного рая в том, что есть под рукой. Это урок скромности: герой стихов легко признаётся в незнании и сомнениях, но на самом деле почти не смотрит на себя и вглубь себя. Он смотрит на мир и замечает его, чувствует себя малым и незначительным — и это не пугает его, как испугало бы романтического героя, зацикленного на собственной исключительности, но радует. В стихотворении «Дом стоял на краю перелеска…» он несколько раз как бы одёргивает себя, пытаясь рассказать, как всё было: «Нет, получился какой-то Бунин, начинаем еще раз», и приходит к тому, что «всё и было иначе, чем было», потому что человек не может по-настоящему охватить взглядом даже одно мгновение и остановить его. Это не повод не пытаться (как будто ты немножко Пушкин) — главное не забывать, что мир всегда, всегда больше тебя:
Рисуй себе свой лес и прыгай тут, Как если б ты вернулся к маме-папе.
( «Эйнштейн сказал: „Мир нужно объяснять…“»)
«К маме-папе» — тоже потерянный рай. И здесь нужно сказать об отношениях этих стихов со временем. Ещё в декабре в летних стихотворениях прочитывались как бы два больших временных плана: настоящее время (лето, сосны, Кясму) и прошедшее — воспоминания о детстве или о прошлых путешествиях. Сегодня это всё читается как прошедшее, а значит, недостижимое. Несколько стихотворений из прозвучавших Дмитрий Юрьевич с иронией назвал пророческими — но кое-где и иронизировать не хочется, потому что уже оттуда, из тёплого цельного мира видна будущая потеря:
* * *
Счастья было много-много, А теперь тю-тю. Тварь дрожащая тревога Делает кутью.
Но такие прорывы тревоги здесь скорее исключение. Всё-таки в итоге вечер Дмитрия Веденяпина стал приятным путешествием в ушедший мир всеобщих взаимосвязей с мудрым проводником, который поделился с нами главным знанием: чтобы по-настоящему видеть мир, совершенно не нужно быть грандиозным. «Маленькое всегда побеждает, а большое злится», как было в одном стихотворении у Дениса Крюкова.
После такого чтения-путешествия трудно сразу разойтись — продолжались разговоры и даже тосты, у кого что было под рукой. Нужно сказать, что, когда ты не просто смотришь трансляцию, но приходишь в конференцию с включённой камерой и можешь задать вопрос, поздороваться или хотя бы помахать и улыбнуться, возникает какое-то ощущение соприсутствия. Возможно, такая форма присутствия делает тебя более видимым: когда все подписаны именами и сидят в одинаковых окошках, каждый отдельный зритель как будто более значим, потому что если нет его лица, его реакций, то автор остаётся совсем один перед камерой и как будто читает в пустоту. Таким образом, Зум стирает иерархическую структуру обычного поэтического вечера, когда автор один на сцене перед залом слушателей: для тех, кто подключается и открывает окошко в свою жизнь, вечер становится больше похож на уютный квартирник. Картинки и разговоры, «брюшко, грудка, усики, щупик смысла».
Евгения Ульянкина
С 2015 года летние стихи, написанные в Кясму, Дмитрий Веденяпин публикует на нашем сайте, а затем представляет в сентябре на открытии литературного сезона. Прошлой осенью такое выступление не состоялось, потому что поэту в то время пришлось вернуться в Париж. Зато потом были очень тепло отмеченное шестидесятилетие в «Китайском лётчике», прекрасное избранное «Папа говорит по телефону», изданное «Воймегой» и, конечно, совсем новые стихи, которые он и прочитал нам в Зуме. — Прим. ред.
