Калифорнию топчет русский сапог
Starbucks
кофемашина шипит
словно в нее сползлись все змеи пустыни Мохаве
штат Калифорния
Мать
сорок лет с хвостиком неопределенной протяженности
капучино в пяти миллиметрах от ярко накрашенных губ
зачарованно слушает сына
Сын
пятнадцать лет
вихры во все стороны
жестикулирует
рискуя выплеснуть на соседний столик добрую половину чашки горячего аромата
рассказывает о квантовых компьютерах
о небывалых перспективах
запредельных производительностях
о кубитах
о фотонах
о векторах
о беспрецедентном параллелизме вычислений
Мать
смотрит
любуется
тянется робкою ниточкой мысли в скорое будущее
Сын
сыплет фамилиями
Гровнер
Шор
Залки
Вознер
Дойч
Йожи
Саймон
Мать
пытается сделать умное лицо
улыбаясь кивает
но она уже далеко
в Калифорнии
где сыну уготована блистательная карьера
свято верит
да что там верит — знает
уже несколько раз видела во сне
не соврет
составленный из стеклянных кубов параллелепипедов и пирамид
видимо Google
но может быть и Microsoft
или даже Facеbook
у сына свой кабинет
с громадным как внедорожник компьютером
пальцы танцуют на клавиатуре…
Сын
у него вчера было озарение
он ухватил внезапно то
мимо чего проходили толпы теоретиков с практиками
то
благодаря чему квантовый компьютер
становился реальностью
не дальше вытянутой руки
но поделиться ему не с кем
и мать в этом смысле ничуть не хуже других
поскольку говорит сам для себя
чтобы укрепиться в полученном знании
проверить его истинность
Мать
кивает
но взгляд ее устремлен
на пенку на поверхности кофе
на образовавшуюся причудливую картинку
которая правдивее тысяч квантовых компьютеров
рассказывает о будущем
не ее
о себе она уже все прекрасно знает
о прекрасной судьбе сына
мать видит на поверхности кофе
женское лицо
красивая
и конечно заботливая
это ясное дело жена
потом резвый мальчик
девочка словно солнышко
вот их дом
или как он у них называется
наверно вилла или ранчо
вот автомобиль
сверкает даже в пасмурный день
кадиллак
это как минимум
вот он в горах на лыжах со склона летит
вот барбекю на зеленой лужайке
вот возмужал
животик, но в меру
волосы поредели
вот сын на
ему
все хлопают
и даже как будто встают
Сын
говорит с жаром взахлеб
Мать
побледнела
видит в чашке смутные тени с хищным дизайном
проступают все отчетливее
самолеты с красными звездами в небе над офисом
падают бомбы
разрушают стеклянные кубы параллелепипеды и пирамиды
вот русские танки ползут по Калифорнии
перемалывают Кремниевую долину
которую мать называет Силиконовой
беззащитные люди гибнут
руины развалины пороховой смрад от беспрерывно стреляющих танковых пушек
вот пылает дом сына
вот рухнули стропила
завалились стены
пепелище
вертикальна
сын говорит
мать рыдает
кофемашина шипит
посетители всходят и заходят
Звездные баксы
Звездные мальчики
Звездные войны
Военные астры
ну или растры кому что по вкусу
* * *
На прошлой неделе пил с генералом
на его плечах лежал груз остывшего синего неба
с одинокой звездой
по которой ориентируются астронавигаторы стратегических бомбардировщиков
пили виски вероятного противника под названием Джон Уокер
пили
и с каждым глотком
в глазах генерала прибавлялось света
но не того
что вырывается из реактивных сопел
а
как отражение солнца от чисто вымытых полов
где пахнет только что испеченными пирогами
и это было странно
разговор был здесь
где вокруг нашего столика
сновали
для задушевного разговора люди
а генерал был
хоть и отвечал вполне связно
с военной конкретностью и определенностью
грустит о семье
подумал я
поскольку все урывками
на бегу
на лету даже
или о недавно ушедших родителях
или еще о
что так тяжело сопрягается с его профессией
нет
даже с миссией
поддержания обороноспособности родины
так думал я
бутылка пустела с той же скоростью
с которой топливо из баков переливается
в камеру сгорания турбореактивного двигателя
а ты знаешь сказал генерал внезапно мне их все время жалко
кого не понял я людей
нет не людей ответил вздохнув ведь они тоже живые
кто тогда звери деревья цветы спросил я
нет не это это все на поверхности, а ты в глубь загляни в самую сердцевину
так объясни я не дурак ответил я изумившись резкому переходу
только что о политике о козлах в пиджаках
и вдруг с головой в философию что есть живое и что есть мертвое
нет все равно не поймешь поморщился генерал
и вдруг вскочил
шваркнул на стол оранжевую бумажку с
со скрещенными на груди руками
гордо возвышающимся на бреге дальневосточной реки
поехали на бегу натягивая шинель
джип
приближающийся по размерам к БТР
летел по ночной Москве
потом пошли мрачные пригороды
им на смену пришли перелески заснеженные поля подслеповатые деревеньки
и началась чащоба
в которой пока не успели перевести стрелки с пятнадцатого века
на нынешний двадцать первый
генерал гнал молча
ведь у него пистолет тоскливо подумал я
и наконец фары выхватили из темноты ворота с красной звездой
и вот мы на складе боеприпасов
шинель генерала расстегнута
от него идет пар
он прохаживается вдоль
ровных рядов дремлющих авиабомб
загадочно улыбаясь
и вдруг мне становится не по себе
откуда выплыло это дикое сочетание дремлющие авиабомбы
ну уже начинаешь понимать спросил генерал
я отрицательно мотнул головой
ну как же взорвался генерал
и заговорил быстро горячо оглушительным шепотом
вот они живые
приложи руку они дышат
приложи ухо слышишь как бьется сердце
я несу их в небе в бомбоотсеке словно внутри себя
словно детей
несу осторожно
и потом сбрасываю
возвращаюсь на аэродром словно блядь после аборта
ты напиши про это напиши ведь ты же писатель
пусть люди поймут
генерал погрузился в тяжелые думы
и вот я пишу
хоть это и непросто
потому что тут много всяких вопросов
нормален ли он
и можно ли таким доверять грозное оружие
если он нормален
то ненормальны мы все
и вот это гораздо ближе к истине
поскольку всеобщая ненормальность уже почти что доказана
как в многочисленных пухлых диссертациях
так и неумолимым ходом истории
и что считать живым
что неживым
в конце концов неодушевленные предметы
являются таковыми
исключительно потому
что мы их не одушевляем
генерал бомбы одушевляет
и значит они одушевленные
то есть живые
и он вынужден их убивать
потому что над ним есть генерал с двумя звездами на погонах
над тем есть с тремя
и так далее
до бесконечности
которая замыкается
на ничтожных людишках
без погон
безбожества-безвдохновенья-
которые жаждут
чтобы все бомбы были убиты
Да, знаю, неполиткорректное
Сентябрь. 2015. Будапешт. Базилика святого Иштвана на одноименной площади. Органный концерт для праздных европейцев, слоняющихся по столице Венгрии, недавно названной оплотом фашизма.
Выверенная веками программа, из сокровищницы великой европейской культуры. Всё, как нынче принято говорить, — хиты.
Моцарт. Вивальди. Разумеется, Лист, Ференц. И тут же — Бетховен. «Аве Мария» Шуберта, без чего было бы невозможно. И, конечно, Иоганн Себастьян Бах. Его, понятно, много не бывает.
Итальянцы, немцы, испанцы, англичане, сербы, французы, чехи, поляки, португальцы,
Органист средних лет слегка посеребрен. Или, может быть, — с задних рядов видно неотчетливо — на него проливается свет светлой скульптуры Иштвана.
Флейтистка с колеблемыми черными локонами. Вплетает в рокот органа пронзительное.
Тенор. Дебютировал в опере в конце пятидесятых. Но усталость голоса с лихвой компенсирует свежесть чувства, которое есть любовь — ко Христу и к деве Марии.
Итальянцы, немцы, испанцы, англичане, сербы, французы, чехи, поляки, португальцы,
Звуки, некогда дарованные небесами, вновь рвутся ввысь, под самый купол.
Вертикальный — выставленный по нониусной шкале десяти заповедей — стержень европейской культуры.
Великой.
Все еще великой.
Итальянцы, немцы, испанцы, англичане, сербы, французы, чехи, поляки, португальцы,
Внемлют.
И вдруг в рокот органа вторгаются звуки глухого бубна.
С той стороны, снаружи, о стены базилики бьются мощные волны идущих от горизонта мигрантов.
Стенобитными бревнами пытаются вышибить ворота.
Не, конечно, немедленно, а погодя, осмотревшись, поняв, как работает тело Европы.
А уже потом — когда захочется узнать, что же у нее там — внутри. Какая такая гнилая душонка, которой кичатся, называя великой, смешно надувая щеки.
Органист. Рокочет трубами, сияющими.
Флейтистка. Вплетает пронзительное.
Тенор. Славит деву Марию.
Мигранты. Перкуссия. Или большие барабаны, чтобы было до конца понятно.
До конца понятно, что никакого трио, славящего великую европейскую культуру, скоро не будет.
Будет квартет. В котором год от года все громче будут звучать барабаны. Пока не загонят в резервацию органиста,
флейтистку,
тенора.
Были ли древние римляне фашистами?
Видимо, были.
Правда, откуда нам, нынешним, знать, кто такой фашист?
Нынче он выродился. Точней — девальвировал.
Сказал, что не разделяешь восторга по поводу регистрации однополых браков, — фашист.
Проснувшись утром от надсадной мантры муллы, восклицаешь ептвоюмать!
Говоришь вслух и прилюдно, что неплохо бы к Рождеству поставить на площади нарядную елку — фашист.
Проходя мимо стайки цыганок, придерживаешь карман, в котором бумажник, — фашист.
А уж если вышел с плакатом, на котором гадкие слова о том, что самим не хватает работы, — агрессивный фашист.
Их много, фашистов. Очень много — затравленно озирающихся, пугливых, старающихся держать язык за зубами, презираемых так называемым массовым обществом, ежечасно воспитываемым так называемыми средствами массовой информации, что в
Так вот это все не про римлянина. Который возносился под облака гордой главой, стоя в центре мирозданья. А на периферии обитали презренные недочеловеки. Да и не обитали даже, а влачили…
Так что Рим — колыбель фашизма, возложившего на мощные плечи бремя белого человека.
Однако ноша оказалась не по силам.
На переломе тысячелетий в Риме завелась бацилла толерантности.
Вначале тихо, незримо, подспудно — без повышения температуры и красноты в горле — совершала работу.
А потом уж вышла наружу, выкатив всю симптоматику.
Мелкие, пугливые римские фашистики, научившиеся держать язык за зубами, наблюдали, как толерантные императоры последовательно
узаконили христианство,
запретили Олимпийские игры,
отказали в праве на существование Юпитеру,
обозвали Венеру блудницей,
заклеили скотчем рот Фебу,
разрушили их храмы, сделав бомжами.
А потом и самих впавших в маразм толерантности римских фашистов потеснили, ужали, распылили в истории.
Сценарий известен.
Время пошло.
Стенобитные бревна отбивают четкий ритм на воротах базилик и музеев.
И колотятся в двери домов, где жены фашистов воровато готовят на Рождество утку с яблоками, снявши хиджаб.
Комментарий к содеянному
вот сейчас
например
я произношу стихотворение
которое долгие годы носил за душой
это довольно просто
говорить стихами
главное
знать что там у тебя за душой
ну
и
собственно
быть уверенным в ее существовании
хотя бы в виде метафоры личности
и при этом никакие формальности
типа загибания пальцев при подсчете ударных и безударных
никакие снюхивания стоящих на разных этажах окончаний
синхронные взбулькивания
встрескивания
шелестения
не имеют абсолютно никакого значения
это прекрасно поняли новые поэты
и немедленно осатанели
круша все подряд
синтаксис
орфографию
семантику
фонетику
пунктуацию
в общем
бессмысленно и беспощадно
как это зачастую случается в многострадальном отечестве
в общем
вызывание духа Малевича
который на нашу поэзию снизойти не может ни при каких обстоятельствах
и не только потому что среднестатистический русский поэт
всегда глупее
среднестатистического русского художника
так повелось с незапамятных времен
так длится до сих пор
тут многое решает маркировка
присвоение статуса
процедуры возведения в гении
Малевича гением назначил рынок
с его отрихтованными механизмами
критики
рекламы
продвижения
коллекционирования
экспонирования
назначения цены
поэтов выдвигает в гении Нобелевский комитет
давно уже выживший и из своего и
застрявший в своем прошлом веке
но не это
собственно
главное
живопись апеллирует к ограниченному числу зрителей
а ограниченное число
всегда интеллектуально более развито
чем безграничное число
тут указательным и правым пальцами обеих рук делаю жест возле ушей, что означает кавычки
любителей и ценителей поэзии
собственно
всё это уже было
ну
например
Крученых Алексей Елисеич
погромщик
революционер
и
разумеется
Малевич
в самом серьезном значении этой фамилии
однако в шестидесятые
в полной безвестности
сидя на жердочке
в кафе Турист на улице Кирова
ныне Мясницкая
и числился фриком
у шестидесятников
поэтических хозяев эпохи
так о чем я
наверное
о генезисе
поэтического ремесла
которое уже несколько столетий
как каторжник
тащит за собой на цепи
громадную гирю духовности
трансляции горнего
служения человечеству
тут, выше, разумеется,
так зачем это все я говорю стихотворением
ну
наверно
потому
что
в
буре
есть
хоть
покой
04.05.2019, 2430 просмотров.
