50-е Жан-Жаковские чтения
Лошадь в ботинках и другие зимние звери
Кафе «Жак-Жак» — не самая легкая площадка для поэтических мероприятий, и это признают даже сами организаторы «Культурной инициативы». Вроде бы тут нет ни заповедникового уюта библиотек и литературных музеев, ни теплой ламповой атмосферы «Китайского летчика Джао Да», ни хулиганской ауры Зверевского центра — зато тесновато, шумновато, стены тревожного красного цвета… и вообще в помещении, укоренившемся в московской географии как «кафе, где либералы собираются», вроде бы должно быть трудно читать и слушать про собачику-собачику или онтологические особенности дискурса тонких миров. Впрочем, у поэзии свой взгляд на квартирный вопрос. В выборе места, где ей хорошо, она бывает изобретательна и непредсказуема почти как котик. Тем более что эпоха неформальных культурных пространств девяностых-нулевых подошла к концу, и сегодняшняя литературная жизнь находится в активном поиске своего рода «новой серьезности». А «Жан-Жак» между тем отметил юбилей — в феврале здесь прошли 50-е поэтические чтения.
Люди, собирающиеся вместе, чтобы прочесть текст, неизбежно превращаются в… можно сказать «пейзаж», можно — «фрагмент пейзажа», «отпечаток фрагмента пейзажа», «мысль о пейзаже». Две ветки и камушек, луна над вершиной горы, равнина с вулканом, водопадом и стадом магических существ на водопое — все это, конечно, случайные сочетания, условность, археологическая находка, повод для догадок и домыслов. И основной строительный материал литературной реальности. В «Жан-Жаке» в этот раз получился изящный зимний ландшафт — плод усилий поэтов, организаторов и погоды. Из заявленных участников доехать до пункта чтения «сквозь снежную равнину» удалось Наталии Азаровой, Даниле Давыдову, Алексею Кубрику, Александру Курбатову, Александру Левину и Герману Лукомникову.
В роли «застрельщика» выступил Алексей Кубрик -деликатный лирик, художник подвижных, ускользающих от пристального взгляда и тихо, трогательно одушевленных земель, где все говорит со всем и нет ни трагедии, ни унижения в желании «Чем-нибудь недостойным назваться вещью -/ паутиной, зазимовавшей в углу, / сонным домом, рухнувшим в Замоскворечье, /или стертым ковриком на полу». На смену успокоительной лирике немедленно пришли миросотрясающие силы — Наталия Азарова решительно вступила в диалог с «гением места» и прочла несколько частей «антилиберальной» дидактической поэмы «Революция». Впрочем, если какие-то охранительные ужасы в прозвучавших отрывках и были, то хитрая образно-семантическая архитектура поэмы надежно их спрятала. Так в «Жан-Жаке» элегантно проводили семнадцатый год.
Александр Курбатов и Александр Левин оказались на чтениях ответственными за «наивный пласт» — сегодня одно из самых уютных литературных пространств. Полудетское-полувзрослое повествование Левина — настолько доброе, что даже во всей своей хтонической красе зафиксированный монолог телевизора не кажется приговором всему сущему. А эпические (во всех приличных и неприличных смыслах этого слова) маргиналы и неудачники Курбатова, возможно, будут покрепче нас с вами. Наив спасителен. Демонический телевизор не замолчит никогда, способы «уподоообиться человеку безрассууудному» (не спрашивайте, это непересказуемо) бесконечны, как творческие решения ИКЕА, однако в мире, изначально заточенном под жизнь, никакая глупость и никакой кошмар не фатальны. Бездомные кошки непобедимы, ударившийся о Россию всем чем только можно негр Орландо, кажется, вообще бессмертен, как Дед Мороз, несокрушимая любовь выводится из рассматривания следов на снегу: «А наши следы разбежаться не могут, / хотя постоянно шагают не в ногу./ Но если направо, то вместе направо, / а если налево, то вместе налево./ Вот так мы и бродим вдоль пухлого снега,/ как будто мы лошадь в различных ботинках,/ такая непарнокопытная лошадь -/две пятки — поменьше, две пятки — побольше…»
Пространство, в котором движутся по своим головокружительным траекториям нарративы Данилы Давыдова, тоже, если подумать, не злое. Оно просто чудовищно емкое, как белый фон на восточных гравюрах. В философских мистериях Давыдова лирическому герою — и вам вместе с ним, никуда не денетесь! — приходится решать вопросы, от одной формулировки которых становится физически больно, притом в условиях, когда до гибели всего и вся осталось два-три часа или уже ничего не осталось — все умерли, однако от ответственности не избавлены. Такое приключение может довести вас до депрессии и нервного тика — но может избавить от страха почти насовсем и навсегда. Все зависит от вас.
Завершал чтения Герман Лукомников — один из самых замечательных «людей играющих» в современной поэзии и литератор, чье влияние на языковую культуру, по сути, выходит за рамки литературы. Было бы очень интересно провести социологический опрос и выяснить количество респондентов, в чью устную и письменную речь уже накрепко вросли «Доктор, доктор, я лечу! Я такого не лечу!», «Не обижайся, я ж любя кидал кирпичики в тебя!» или «Что это за мужик без головы лежит? Дык это ж я сам лежу, головы своей не ви-жу!» и благополучно проживают там на правах фольклора, текстов, то ли взявшихся из воздуха, то ли самозародившихся в недрах интернета. Однако в «Жан-Жаке» Лукомников прочел «Я шел по местности безлюдной» — текст, на невнимательный взгляд совершенно неигровой, однако при тщательном рассмотрении поражающий красотой и непредсказуемостью своей внутренней эволюции. Вот такие зимние следы.
Мария Мельникова
Жан-Жак
11.07.2018, 2741 просмотр.
