40-е Жан-Жаковские чтения. Геннадий Каневский
Человек печально увлечен
— Академизма на литературном мероприятии должно быть как можно меньше! — пояснил собравшимся Геннадий Каневский, наполняя стеклянную чашу скрученными в трубочку бумажками.
Внести свой вклад в борьбу с академизмом предстояло всем слушателям. Первая половина вечера прошла в классическом формате: автор читает то, что хочет прочесть, слушатели понимают так, как хотят понять. Затем каждый желающий смог запустить руку в чашу, после чего роли и автора, и слушателей, и текста поменялись. Внутри бумажной трубочки — номер страницы сборника Каневского «Сеанс», проживающее на этой странице стихотворение становилось предсказанием. Гадание на книге — забава давняя, известная и, как правило, безобидная. Будущее, втиснутое в строку текста, выдернутую из «Евгения Онегина», свежайшего детектива Донцовой или справочника по минералогии, мало что может для вас сделать, кроме как повеселить. А вот будущее в форме самостоятельного художественного произведения — уже совсем другое будущее. Оно награждает дополнительными обязанностями и поэта, и слушателя, которые теперь оба немного ответственны друг за друга, оба пусть чуть-чуть, пусть на мгновение, стали друг для друга живой интерпретацией. Неакадемичное — это обязательно живое, но вовсе не обязательно простое.
С одной стороны, слушать Каневского нелегко. Это, пожалуй, можно даже назвать испытанием. Не неприятным, но драматичным — как если зайти по какому-то быстрому делу в незнакомое помещение, поймать глазом экран телевизора, успеть заметить, что идет безумно интересный фильм, кто-то влюбился, кто-то воюет, и возможно, со всеми обитателями экрана вот-вот случится что-то очень-очень страшное… но дело ваше сделано, пора уходить, и все, чему суждено произойти на экране, произойдет уже без вас.
Интеллектуальная поэзия может очень по-разному относиться к нашему интеллекту. Интеллектуальность Каневского — исключительно человеколюбивая, при этом чрезвычайно деятельная и требовательная. Все вырастающие в его стихах миры — будь то вселенная-кроха, в которой мальчик Николай жжет скат от камаза и камнем в оконное метит стекло за неименьем реки, или таинственные местности, где возвращается Годо и славно поют мертвецы стимпанка — все они плотны и ощутимы. Просто невидимы нам целиком, являют себя частями, следами, эхом, кругами на воде, заставляя превращаться в героев восточной притчи о слоне в темноте. И мы не дураки, и зверь не зол — просто велик. А на дворе так уж получилось, что ночь. Поэтому чтобы действительно понять Каневского, читать его необходимо медленно, терпеливо, трудолюбиво, в идеале — «обходя» вокруг каждого текста по два-три раза. За время звучания стихотворения всю эту необходимую работу проделать, конечно же, не успеваешь и остаешься только с тем, что успел схватить. Это может оказаться что угодно — сердце-какаду, старуха-Москва со сломанной шейкой бедра, сто маленьких розовых Мэрилин Монро и девяносто маленьких фиолетовых Тимоти Лири, братья N, вот уже тридцать лет без посадки летающие на фанерном биплане над одним чудесным городом в Прибалтике, Русско-Нижнесаксонский словарь, тапочки на босу ногу, «старший мастер звонко стучит о рельс послезавтра его арест»… множественные обитатели множественных фантастических, но до холодного пота узнаваемых миров, стукающие изнутри твоей сжатой ладони, как кузнечики… правда, кузнечики безопасны, а от Русско-Нижнесаксонского словаря здесь всего можно ожидать.
Но в том, что успел схватить, есть своя совершенно самостоятельная прелесть, и вот с этой стороны слушать Каневского легко и невероятно полезно. Он не из тех поэтов, кто становится для своих стихов и актером, и сценой, и декорацией, и прожектором. Но однозначно — из тех, кто самим фактом своего существования опровергает известный поэтонелюбивый тезис «автор не должен себя читать». Должен. Если умеет, то должен обязательно. Каневский не человек-театр, но медиум, диктор. Обаятельный новостник Другого Телевидения, без экзальтации, спокойно, с неизменной уверенностью, хорошо поставленным добрым голосом рассказывающий обо всем, что имеет значение — об утреннем бритье, конце света, недостатке любви, наступлении старости, трех способах, к которым надлежит прибегать, когда жизнь начинает казаться невыносимой. Новостям не обязательно, чтобы ты запоминал их наизусть. Просто слушай, они и так незаметно меняют тебя навсегда. И в случае с телевидением Геннадия Каневского — в лучшую сторону. Вслушиваясь и вчитываясь в его сообщения, можно нарисовать для себя огромную, необъятную карту тропинок ухода от страха и отчаяния. Размеры и форма последних значения не имеют. Бывает, что мертвые встают, а бывает, что абсолютно живой человек печально увлечён отсыревшим битым кирпичом, /аркою, окном, дверным проёмом, / флигелем, плитой, доходным домом — / всем, что ни к чему и ни о чём. // в человеке / медленно болит / городской малотиражный вид, / щелевой сквозняк воды проточной, / и мигалок переблеск полночный / больше ему неба говорит.
И еще поди скажи, что страшнее. Поэтому-то вещание и не должно прекращаться. Для самого Геннадия Каневского сеанс поэтических гаданий обернулся неожиданным исполнением никогда ранее не читанного вслух триптиха: «зеркало отпотевает…», «чему, чему свидетели мы были!», «книжники сравнивать с текстом обречены…», и совсем неожиданной встречей с давним, почти археологического значения текстом «Портрет девушки с флейтой».
Оракул из Каневского получился очень заботливый. Всех получателей предсказаний он старался как-то сориентировать в своем хитром пространстве, растолковать, почему одним судьба торжествовать вместе со стимпанком, другим — созерцать Памятник Основным Ветрам (город О., столица одноименной провинции), третьим и вовсе вместе с веселыми пацанами топить печку учебником русской речи, глядя, как распадается материк. Но вообще понимание будущего — это личная и ответственная работа каждого настоящего. А лето — хорошее время для предсказаний судьбы. Есть время все обдумать и, может быть, к чему-то подготовиться.
Мария Мельникова
Жан-Жак,
2017
03.08.2017, 3455 просмотров.
