27 сентября в культурном центре журнала «Новый мир» прошла презентация антологии «Поэты Первой мировой. Германия, Австро-Венгрия». Автор переводов и очерков о поэтах, составитель книги – Антон Чёрный. В роли научного редактора выступил Евгений Витковский. Ряд ключевых для военной литературы текстов опубликован на русском языке впервые.
Накануне состоялась презентация издания в Ростове-на-Дону, на следующий день – в Вологде; в Москве без информационной поддержки публика проглядела знаковое событие – из тех, что случаются не каждый день и впечатляют.
Александр Переверзин, главный редактор издательства «Воймега», приветствовал аудиторию. Антон Чёрный рассказал, как устроена антология, обозначил некоторые важные сюжеты из истории поэзии и общественной жизни Первой мировой и прочёл ряд текстов из книги.
Немецкоязычная литература Первой мировой необъятна: один из первых её исследователей Юлиус Баб писал, что в течение только первого месяца войны немецкие газеты получили полтора миллиона писем со стихами – в среднем 50 000 (!) стихотворений в день. Неполный библиографический перечень произведений о войне, опубликованных только в межвоенное время, занял 850-страничный том.
В антологию вошли произведения 34 авторов, о каждом из которых написан краткий биографический очерк. Была цель выделить яркие, характерные явления, представить поэта как личность, что оказалось бы невозможным при включении текстов сотен персоналий. Среди представленных авторов есть классики и поэты первой величины, есть откровенно посредственные, но важные для понимания исторических обстоятельств.
Авторские права при публикации были соблюдены. В связи с этим в книгу не попали некоторые классические тексты, к примеру, «Легенда о мёртвом солдате» Бертольта Брехта ( «Legende vom toten Soldaten») – найти правообладателей и связаться с ними не удалось. Был и курьёзный случай: наследники Ханса Ляйпа немало удивились письму Чёрного – раньше ни один русский переводчик «Лили Марлен» с ними не связывался.
Книгу открывает «Лили Марлен» Ханса Ляйпа (1893-1983), которой была суждена слава уже во Вторую мировую. Новый эквиритмический перевод придерживается оригинального содержания, а потому точнее более привычных, но чересчур вольных русскоязычных версий знаменитой песни.
К поэтам сомнительного дарования можно отнести Эрнста Лиссауэра (1882-1937) – автора «Гимна ненависти к Англии»: текст неожиданно приобрел широчайшую популярность, автор удостоился ордена от кайзера, а фраза «Боже, покарай Англию» ( «Gott strafe England») попала на значки, марки и открытки. С этой песней был связан скандал, когда сами англичане перевели её и публично исполнили в Королевской музыкальной академии. Еще безумнее стихотворение Лиссауэра «Вожди», где великие фигуры из немецкой истории изображаются небесными защитниками германского рейха – «Лютер с Библией наперевес» и «Бисмарк воинственный», что отдает самопародией.
Лейтмотив поэзии Первой мировой – восприятие войны как мистической силы. Наступила эпоха дальнобойных орудий – враги перестали видеть друг друга, смерть являлась неожиданно с прилетающими снарядами, и прежние закономерности перестали работать. Это дало пищу новой мифологии войны. Эрнст Юнгер писал о знаменитой атаке добровольцев под Лангемарком (они погибли почти все, выкошенные английскими пулеметами), что никакая храбрость больше не имеет значения, любое мужество разбивается о механическую смерть.
Пропаганда создала особый «культ кровавой жертвы» ( «Blutopferkult»). Формировался целый пантеон героев, состоящий из участников Лейпцигской битвы народов 1813 года, мифологических героев, гибнущих современников. Рихард Демель, пошедший добровольцем в пятьдесят лет (но не угодивший в самые кровопролитные сражения и доживший до конца), писал в книге «Глас народа, глас Божий»: Немецкий солдат, будь предков достоин; // Помни, теперь ты – германец-воин! – далее в пределах одного текста сосуществуют Один, Локи, Тор – и Саваоф. Всё смешалось, и едва ли не общим местом стали призывы вместе античных и германских божеств, ветхозаветного Бога, Христа.
Поэзия же тех, кто был в эту жертву предназначен, полна нарастающего ужаса, и миф о войне в ней выглядит иначе – это демон, возникающий под разными именами, обезличенная машина, производящая убийство.
Герман Власов (вопрос из зала):
– Сколько представленных поэтов непосредственно участвовали в боях?
Антон Чёрный:
– Не менее ⅔ авторов. Погибли многие, особенно из числа экспрессионистов, которые в младших чинах попали в мясорубку.
Судьба Эрнста Штадлера (1883-1914) трагична. Он родился в пограничном Эльзасе, и немецкий, и французский языки были ему родными. Создавая сотоварищи журнал «Der Stürmer», он культивировал идею внутренней «эльзасскости»: так рождалась идея общеевропейской идентичности именно на пограничной земле, где война была сильнее всего, и сам Штадлер был европейцем, каких тогда еще не существовало.
Он не был энтузиастом войны – специалист по английскому языку, шекспировед, переводчик, ещё студентом удостоившийся престижной оксфордской стипендии, он готовился стать преподавателем.
Штадлер попал на фронт в чине лейтенанта, сражался на одном участке (но по разные стороны) с французским поэтом Шарлем Пеги, с которым переписывался, которого переводил на немецкий. Оба погибли.
Символист Штефан Георге (1868-1933) в начале войны погрузился в молчание, непонятый даже своими учениками и ближайшим окружением, но спустя три года написал поэму «Война» – в ней нет ни ура-патриотизма, ни пацифизма; война предстает как неизбежное столкновение, аутоиммунное заболевание континента, движение подземных соков, ведущее к обновлению.
Еще до войны общество томилось, предчувствуя, что единая Европа не может появиться в результате бала-маскарада. Десять лет империи готовились к произошедшему и стали, наконец, слишком сильными для мирного сосуществования.
Данила Давыдов (реплика из зала):
– Первая мировая, как русско-японская, англо-бурская или франко-прусская войны, ещё содержит элементы «джентльменской» войны, соблюдения законов, но одновременно начинаются концлагеря, вводятся орудия массового поражения – ещё жива романтическая традиция, героика, но уже и начинается заговаривание ужаса. Во Вторую мировую официоз уже не мог восприниматься всерьёз, и поэзия затрагивала высшую эмоциональную сферу. Первая мировая – принципиальный цивилизационный слом.
Антон Чёрный:
– Франция вошла в войну без шлемов, германский пикельхельм (Pickelheim) был предназначен для защиты от сабельных ударов, но вскоре выяснилось, что обороняться теперь нужно от шрапнели, масштабного применения которой никто не ожидал, и от летящего калёного железа. Так прежние каски сменил штальхельм (Stahlhelm). Эрнст Юнгер вспоминал о встрече с первыми солдатами в новой форме в 1915 году: они явились из недр земли, были уже будто в новой коже, а прочие – ещё в старой… Французская армия отказалась от традиционных красных штанов – в войнах девятнадцатого столетия такая форма уже создавала неудобства, но невозможно было их носить после битвы на Марне. Красный цвет сменился защитной раскраской.
Герман Гессе (1877-1962) пытался поступить на службу добровольцем, но был признан негодным по состоянию здоровья. Позже он уехал в нейтральную Швейцарию, где занимался благотворительной деятельностью в пользу пленных немцев, находящихся во Франции.
Райнер Мария Рильке (1875-1926) провёл три недели в форме рядового на сборах, но позже был переведён в Военный архив в Вене, где собрались почти все величайшие австрийские писатели, избегая призыва на фронт.
Лучше признанных классиков о произошедшем написал, вероятно, Теодор Крамер (1897-1958). Он был призван на Восточный фронт в восемнадцать лет, не успев кончить университета. Родом из бедной провинциальной семьи, он часто прибегал в стихах к австрийскому диалекту, к просторечной лексике – эта особенность воспроизводится в переводе. Крамеру в антологии уделено особое место – самая большая по объему подборка.
В стихотворении «Первое ранение», прозвучавшем на вечере, свои же снимают с раненого вещи, которые не пригодятся ему в госпитале:
Дивились мы, как шустрыми руками
был содран ранец с раненой руки
и вмиг до дна обшарен знатоками.
Консервы, хлеб и даже башмаки
забрали, с ног его смотав портянки,
пожали руку: мол, крепился чтоб.
Четыре патронташа, две жестянки
Оставили ему. Он сполз в окоп.
Это напомнило публике знаменитые строки Иона Дегена, написанные уже во Вторую мировую:
***
Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам ещё наступать предстоит.
Герман Власов (вопрос из зала):
– Были ли те, из кого поэтов сделала война?
Антон Чёрный:
– Август Штрамм (1874-1915) был почтмейстером, автором диссертации про международную почту, но в сорок лет заинтересовался экспрессионистским театром, современной архитектурой, живописью, начал писать пьесы на вестфальском диалекте – по выражению его детей, «папа сошёл с ума». Его эксперименты с грамматикой (ибо война разрушает и расшатывает сам язык), рваный синтаксис, «телеграфный стиль» повлияли на всю дальнейшую поэтическую традицию – Штрамм изобрёл «язык распада», у него учились все. Был убит на Восточном фронте.
В ознобе небо
Кровь идёт
Идёт
На
Ста ногах.( «Истребление»)
Вечер завершился кратким сообщением об издательских планах: постепенно готовится том переводов англоязычной поэзии Первой мировой войны – но за ним стоит уже целый коллектив авторов. Немецкая поэзия Первой мировой теперь включена в пространство русской культуры – часть огромного пласта текстов, пропитанных духом времени и войны, вслушиванием в шум крови в своей голове и в ход часов: Прогресс несет протезы и проценты // С часами в несгибаемой руке (Карл Краус, из ст. «С часами в руке»). И задача читателя – воспринять и осознать прежде отсутствовавшее в его поле зрения окопное свидетельство, фрагмент истории человеческих душ, оборванные слова.
Маргарита Голубева
Prosodia,
Воймега,
Культурный центр журнала «Новый мир»
11.10.2016, 7506 просмотров.
