Цикл вечеров поэтов разных поколений «Стихи+», от только начинающих свой творческий путь до мэтров, стал стержневым событием второй части прошедшего в конце прошлого года IX Биеннале поэтов. По отношению к самой идее таких чтений с самого начала было немало скепсиса, хотя немало и энтузиазма. О том, насколько реализовался потенциал нашего замысла, удалось ли гостям и участниками чтений сделать для себя неожиданные выводы и даже открытия – в серии отчетов-размышлений.
Стихотворение о революции
Я вообще хорошо отношусь к молодёж
На неё я с любовью гляжу…
Шиш Брянский
Вечером 7 декабря в библиотеку имени Пабло Неруды на проспекте Мира прийти было непросто: дождь, практически ураганный ветер, носящий по Москве стаи котов. Неожиданные +7° С наводили на мысль о том, что новогодние снеговики будут слеплены в этом году из мокрой грязи, а не из снега. Но добравшиеся до библиотеки счастливцы попадали в тёплый и светлый зал, полный вдохновенных молодых лиц. На стене висел портрет Пабло Неруды, над ним плакат «Чилиец, принадлежащий всей земле». Другой плакат, за спиной выступавших, гласил: «Свободу всем узникам фашистской хунты в Чили!», сбоку парила надпись «Россия – Чили!», а под потолком под перевёрнутой пентаграммой было начертано «Свободу патриотам!» Вдоль стены стояли стеллажи с энциклопедиями для школьников и справочными изданиями. Казалось очевидным, что юные заговорщики собрались здесь поговорить о Революции.
Я опоздала, сидела в конце зала, выступавших почти не видела и не слышала, поэтому придётся мне описывать свои разрозненные обрывочные впечатления: там услышала слово, там два, там дополнила воображением, а там и сама сочинила чужие стихи от конца, да и до начала. Лучше всего, как известно, человек слышит те слова, которые и сам хорошо знает, а слова незнакомые на слух разобрать трудно, поэтому обилие терминов из современной политической и гуманитарной мысли слилось для меня в единый гул, но я узнавала на слух разговорную лексику, названия частей тела – в общем то, что мне было близко и понятно.
Когда я пришла, Кирилл Корчагин как раз заканчивал свою вступительную речь. В ней он выделили три момента, важные для всех, кто должен был выступать на вечере: политизацию, опыт московского концептуализма и опыт Аркадия Драгомощенко. Читали в порядке очерёдности: Марья Клинова, Игорь Перников, Илья Скобёлкин, Лиза Смирнова, Виктория Зенчук, Ян Выговский, Степан Кузнецов, Екатерина Захаркив, Евгений Ухмылин, Дарья Серенко, Ростислав Амелин, Никита Сунгатов. Надо сказать, что большинство авторов, за редкими исключениями, имеют отношение к Литературному институту и вообще являются одной компанией друзей.
В результате общий срез выступавших получился слишком однородным. На вечере, за исключением Ростислава Амелина, не присутствовали двадцатилетние поэты, движущиеся в иных эстетических парадигмах, чем та, которую назвал Кирилл Корчагин, например, Сергей Сдобнов, Ксения Чарыева и др. Как сказал мне после чтений Никита Сунгатов, который был ведущим, он не хотел приглашать более известных поэтов, даже если они подходили по возрасту, – этот вечер был, скорее, для «совсем молодых».
Первой читала девятнадцатилетняя студентка Литературного института Марья Клинова, в чьих стихах периодическое присутствие нерифмованных ямбов и экстатическая интонация контрастировали с жёсткой образностью и «ангелами революции». Она цитировала «передвижное пространство переворота» Галины Рымбу, демонстрируя значимость поэтики Рымбу для молодёжной литинститутской среды в целом. Игорь Перников высказался коротко – стихи о власти – и цитировал Вальтера Беньямина: «Вальтер Б. пишет». Илья Скобёлкин прочитал всего один текст, кажется, под названием «Комната страха» – стихотворение, направленное против гомофобии, про геев и сочащуюся кровь каждого избитого гея. Лиза Смирнова показала прозаизированный текст, включающий упоминания свежих политических событий (дальнобойщиков, идущих на Москву). В начале её текст как бы характеризует сам себя, упоминаются имена «поэтических лидеров» этого направления:
Стихотворение, основанное на реальных событиях,
неотрефлексированном, никак не преломляющемся
в призме поэтического опыте;
Поэт Никита Сунгатов говорил, что его должен написать
поэт Кирилл Медведев, но он опаздывает, поэтому
пришлось справляться самим (что существенно сказывается
на качестве текста)
В нем фигурируют слова «митинг», «пикет», «левые феминистки», заканчивается же всё так:
НАДО БЫТЬ ЧЕТКИМИ
НАДО БЫТЬ ЖЕСТКИМИ
НАДО ДЕЛАТЬ РЕВОЛЮЦИЮ СВОИМИ РУКАМИ
Виктория Зенчук звучала тихо, и мне удавалось выхватывать только отдельные строки и цитаты, притом неожиданную цитату из Рубцова «Я буду долго гнать велосипед». Распространённую среди молодёжи практику цитирования и обращения к чужой речи Зенчук рефлексирует в строчке: «Я говорю вам, что даже мой смех есть прямая цитата». Ян Выговский, автор Транслита и аспирант Литературного института, читал отрывок текста, где фигурировала вода и иноязычные инкрустации на английском. Сам он определяет этот текст не как стихи или прозу, а как «сценарные склейки», нечто вроде ненаписанного сценария; по замыслу это текст из четырёх частей, соответствующих четырём стихиям. Степан Кузнецов с синим шарфом также читал прозаизированный верлибр, а белокурая Екатерина Захаркив продемонстрировала большие иноязычные фрагменты текста на английском: «I don’t understand anything and I know nothing» и мета-уровень рефлексии над речью: «вот тебе элокуция…» Евгений Ухмылин, работающий в «Порядке слов в Электротеатре», читал поэму, опубликованную в «Транслите»: «Он влюбляется в еврейскую девушку с чёрными волосами…» В его тексте также присутствовала характерная черта поколения: постоянное вмешательство рефлексирующей инстанции в нарратив: «Теперь пиши просто: мы не способны на революцию». Хрупкая Дарья Серенко, чья летом наголо выбритая голова, которую всегда так хотелось потрогать, к зиме уже обросла обратно нежными волосами, поблагодарила библиотеку Пабло Неруды за предоставление площадки и прочитала стихи, совмещающие чувственность и аналитизм, телесность и абстракции – стихи о декодировании поцелуев в душевой кабине и описании скорости, возрастающей внутри термина. Дальше, по выражению Кирилла Корчагина, всех «порвал» Ростислав Амелин. Он выступил в ипостаси барда – взял гитару и спел пару песен на свои стихи из книги «Античный рэп». По словам Ростислава, петь свои стихи его вдохновил пример Васи Бородина, который, оказывается, не только поэт и художник, но и замечательный исполнитель собственных песен-стихов. Ростислав улыбался, когда пел, и выглядел совершенно счастливым. Это счастье передалось и залу, многие улыбались, радостно смеялись. Песни действительно получились хорошие, настоящие бардовские, и стихи по поэтике очень выделялись:
И за то спасибо тебе моё я, что во тьме не оставишь и
в этой жизни кого-то любишь больше себя, на листках трав
не присохнешь выдохнув им привет на прощание поцелуешь
землю за то что это земля, что на ней бывают рассветы, что
есть вода низачем разлитая этих рек, воздух, которым хочет-
ся жить не за то что он воздух, что в нём звучание, но за то
что просто хочется жить, потому что живёшь ни за что пода-
рок твой хлеб, и не ясно что дальше.
Последним выступал ведущий вечера, ныне аспирант Института языкознания РАН, в своей диссертации собирающийся исследовать близкий ему и многим присутствовавшим московский концептуализм, Никита Сунгатов. В стихах Никиты была представлена проблематика чужой речи, монтаж из современной жизни, актуальных дискурсов, частая смена регистров. В этих стихах сталкиваются представители различных социальных групп и языков, «Россия для русских» – говорит пролетарий, «дрочит на порно гуманитарий», в ткань верлибра вплетаются ритмизованные псевдолубочные частушки про травму: «травма травму обнимает … травма травму победит».
На протяжении всего выступления в зале была дружеская атмосфера, иногда раздавался смех, публика в основном состояла из молодёжи, из более старших коллег в зале присутствовали Данила Давыдов, Роман Шебалин, Никита Миронов, Людмила Вязмитинова, Татьяна Данильянц, организаторы вечера Данил Файзов и Юрий Цветков… Видно было, что перед нами выступало в целом единое сообщество молодых поэтов, то, что, словами Жиля Липовецкого, можно назвать малой нарциссической группой: такой, которая строится на взаимном отражении, поиске собственной идентичности и создании её через объединение. Участники этой группы прекрасно знают творчество друг друга, ссылаются друг на друга, «варятся» в едином идейном котле, разделяют, за редкими исключениями, сходные эстетические конвенции, имеют признанных групповых лидеров и общие поэтические ориентиры. Молодые поэты, выступавшие на вечере, преимущественно пишут верлибры, инстанцию высказывания располагают в речевой обыденности, работают с повседневным, клишированным языком, принимают в оборот чужую речь, воспроизводят речь различных социальных слоёв, обильно цитируют. Линии Драгомощенко здесь на самом деле гораздо меньше, чем постконцептуализма и политизации. В качестве основных ориентиров выступают Галина Рымбу, Кирилл Медведев, «Транслит». Тематический аспект стихов отражает современную интеллектуальную моду: революция, дискурс власти, Вальтер Беньямин, осуждение гомофобии, прямая политика, левые феминистки, мета-рефлексия речи, травма, если иноязычные инкрустации – то на английском.
Но даже несмотря на некоторую избыточную гомогенность услышанного (что опять же относится к получившемуся общему срезу, из которого отдельные авторы могут в той или иной степени выбиваться), и независимо от того, насколько на данном этапе нашли собственный голос представленные поэты, видеть выступающих – может быть,
Алла Горбунова
Есть такое поколение
Скажу откровенно: идея «Культурной инициативы» организовать вторую часть Московского поэтического биеннале в виде череды «поколенческих» вечеров с разбивкой поэтов по возрасту на десятилетия представлялась мне крайне сомнительной. Поэтому 8 декабря я шёл в Тургеневскую библиотеку-читальню на Чистых прудах не то чтобы походкой законченного скептика, но всё же как бы слегка спотыкаясь – ну нет в поэзии возраста, а если есть, то это либо результат старческой деменции, либо признак отсутствия поэзии как таковой. Но шёл – список имён участников, среди которых те, стихотворные тексты коих я жадно ловлю в сети, был тому причиной. Сбивчивости же походки способствовало также отсутствие снега. Он выпал только в январе. А я, увы, люблю, чтобы зимой в наших широтах лежал снег.
Однако не зря мудрецы предостерегали от скоропалительных выводов и обобщений.
Во-первых, в последний момент поэтическо-поколенческий вечер «30+» был перенесен из актового зала в знаменитый обитый пробкой «Подвал шести бобров». Этому обстоятельству я был несказанно рад: мне не нравится попытка укоренить поэзию, которая, по Мандельштаму, «вся – кровь, вся – нетерпимость», в залах с мягкими креслами, освещаемых люстрами с хрустальными подвесками. Среди блёсток и позвякивания должны, поблёскивая и позвякивая, читать Андрей Дементьев или Евгений Евтушенко, а не наши герои.
Во-вторых же, и в главных, вечер был настолько пронизан особой энергией, собственной внутренней драматургией, неожиданными поворотами и выстреливанием сжатых пружин, что другого такого трудно припомнить за последние годы. С этим моим мнением были солидарны практически все присутствовавшие, по крайней мере – те не чуждые литературе люди, с которыми мне удалось обменяться впечатлениями по окончании.
И вот что я вам скажу, любезные читатели. (Набирает в грудь воздуха). Одно настоящее, сформировавшееся, поэтическое поколение в современной русской поэзии есть. И это как раз поколение 30+. Правда, я бы толковал эту цифру несколько расширительно – по моим наблюдениям, туда входят авторы с диапазоном годов рождения примерно 1976–1988. При этом я понимаю поколение не как общность просодии, не как совпадение идеологических или даже эстетических установок, не как наследование неким старшим литературным группам – а как совокупность ярких, самодостаточных и успевших проявить себя поэтических индивидуальностей, которые при всей разности эстетик не взаимоисключают друг друга, а дополняют, образуя живую и переливающуюся картинку калейдоскопа.
Читатель спросит, почему же поколения 20+, 40+ или 50+ не удовлетворяют этим условиям?
Мне всегда казалось, что в поэзии индивидуальность определяется, выражаясь языком информатики, наличием собственного контента. Поэт не отгорожен от окружающего мира, но находит свой, индивидуальный язык для его отображения. Те двадцатилетние, за которыми я наблюдаю, нырнув с головой в социальность и левизну, пока по большей части оперируют готовыми формулами, цитатами, пишут усреднённым языком. Однако как раз их я бы не стал судить строго: в конце концов, они ещё новички на языковом поле, а то, что из их общности уже сейчас прорастают яркие фигуры, показывают хотя бы результаты петербургской премии Драгомощенко. Но несколько таких фигур ещё маловато для поколения.
У сорокалетних и пятидесятилетних другая проблема: инерционность поэтического мышления, где с одной стороны, если можно так выразиться – просодический конформизм с ориентацией на проверенные образцы, а с другой – необходимость постоянной подпитки внешними событиями, недостаток внутреннего драйва. Их поэтическая рефлексия заметно уступает рефлексии тридцатилетних по своему качеству.
Однако, углубившись в теоретизирование, не забыть бы о предмете статьи. Насколько мне известно, происходящее не архивировалось на видео, и остаётся лишь пожалеть тех, кто не смог этого увидеть. Я же упомяну выступавших лишь конспективно, в духе кино- и театральных критиков 70-х, ограниченных форматом газетной колонки.
Вечер, как я упомянул выше, разворачивался, как сжатая пружина. Медитативное начало в виде чтения поэта и художника Дениса Крюкова задало некоторую обманчивую ноту покоя, которую не замедлил нарушить Вадим Банников с целой поэтически-звуковой сюитой, где сталкивались слова, образы и звуки, напоминавшей спонтанную импровизацию, то смешную, то трагично-нелепую, и действительно, по признанию автора, была записана на бумаге практически по пути на вечер. Андрей Гришаев ненадолго вернул аудиторию к лирике, балансируя в стихах между сентиментальностью и жёсткостью. Алла Горбунова, бывший петербургский, а ныне московский автор, не изменила излюбленному метафизически-фантазийному жанру с вкраплением хтонических нот. Давно не читавшая публично Юлия Идлис своим выступлением вернула публику в начало 2000-х, когда совсем юное поколение нынешних 30-летних заявило о себе впервые. Неожиданным образным рядом и отголосками «новой философии» блеснул Денис Ларионов. Несомненная кульминационная часть вечера началась с блестящего перформанса Дины Гатиной – она и всегда завораживает манерой представления своих текстов, но тут, кажется, превзошла саму себя. После этого выступления необходимо было охлаждение, и здесь на месте оказался Евгений Никитин со своей издевательски-саркастичной, не без брюзжания, «стенд-ап лирикой». Поэт и художник Василий Бородин, никогда не боявшийся эксперимента, на этот раз выступил совсем необычно: под гитару, взятую на время у присутствовавшего среди зрителей «двадцатилетнего» Ростислава Амелина, он полуспел, полупромелодекламировал свои авторизованные переводы нескольких известных рок-баллад. Екатерина Соколова, одна из несомненных звёзд своего поколения, выпустившая недавно подряд две поэтических книги, прочла новые тексты, соединяющие технику поэтического минимализма и общефольклорные мотивы. Закономерный итог вечера подвели Данила Давыдов, признанный литературно-критический вождь «тридцатилетних», прочитавший свои псевдо-примитивистские по форме и «новые странные» (а может, и «новые бедные») по содержанию стихотворные миниатюры, и Кирилл Корчагин, поэт, критик и один из полномочных представителей «тридцатилетних» в академической сфере – также с новыми поэтическими текстами.
Геннадий Каневский
НЕОЖИДАННАЯ ИНТРИГА ТИХОГО ВЕЧЕРА БЛИЗ ЕЛОХОВА
Завязка
11 декабря, в пятницу, в Некрасовской библиотеке состоялся вечер «60+» из программы «Москва – город поэтов» Московского Биеннале. Выступили хорошо известные нам с вами авторы: Григорий Кружков, Владимир Аристов, Ирина Ермакова, Николай Байтов, Виктор Коваль, Сергей Гандлевский, Мария Галина (по возрасту пока незаслуженно), Аркадий Штыпель. Давайте посчитаем, что художественные достоинства и своеобразие выразительных средств каждого из выступавших не нуждаются в пространном комментарии. Оставив за каждым читателем настоящей статьи право выстроить внутри афиши вечера собственную вкусовую иерархию, вынесем эти цеховые разборки за скобки.
Что же остается? Аудитория. Процентов на восемьдесят ее составляли представители старшего поколения и явно не завсегдатаи вечеров современной поэзии. Плюс авторы. Плюс трое-четверо тинейджеров. Плюс ваш покорный слуга.
Советский юморист с удовольствием прошелся бы по пожилым посетителям библиотек. Я воздержусь: лично мне эта досуговая форма милее и ближе пивняка или доминошного стола. Бивис и БаттХед не обошли бы своим вниманием молодежь, добровольно разделившую вечер с дедушками и бабушками ( «подумать только, какие неудачники…»). И здесь позволю себе остаться при своем мнении: это гораздо лучше, чем нюхать клей, и даже немного лучше (по-моему), чем чатиться в соцсетях. И для меня сама собой проявилась интрига вечера.
Вот около десяти замечательных, высококлассных поэтов, которые значительную часть своей жизни потратили на то, чтобы уточнить и рафинировать свое понимание качества стиха, а также – чтобы деятельно соответствовать этому пониманию. Вот – порядка тридцати слушателей, чьи представления на этот счет (навскидку) наивны и традиционны и основываются на приятии стихов Пушкина (а что? – как сказал бы Даня Файзов, – неплохой поэт). Назовем аудиторию вечера любителями – объединяя под этой просторной шапкой поэтов-любителей и молчаливых любителей поэзии. В строгом соответствии с русским словарем назовем профессионалами Ларису Рубальскую, Юрия Ряшенцева, Юлия Кима (особенно в ипостаси песенника Михайлова), Игоря Губермана – тех, кто зарабатывает на жизнь гонорарами со своих стихов. Если не углубляться в тонкости, отношения профессионалов и любителей хорошо выверены: голосуя рублем, многочисленные любители и превращают соискателей в профессионалов, потому что профессионалы делают примерно то же самое, что любители, только легче и чище.
Что же до лучших поэтов страны, которым не нашлось прочного места в заявленной оппозиции? Терминов-то как грибов в лесу – назовем их поэтами категории А (перефразируя одного из них). А теперь сформулируем анонсированную выше интригу: очевидно ли любителю превосходное качество (качество + превосходство) работы поэта категории А?
Саспенс
Не напрасно же мы расставляли фигуры на доске. Прикинем шансы поэтов категории А безоговорочно одолеть любителей на их поле (имеется в виду даже не родная библиотека, а их, слушателей, уши, души и мозги). Начнем с формальных соображений.
Любитель в собственных опытах и в восприятии ценит чистоту и красоту поэзии. Тематика, лексика, ритм – хорошо, если они очищены и возвышены. Поэт категории А полагает за доблесть воспеть то, что на первый взгляд не поэтично да и не мечтало быть воспетым (та же павшая лошадь Бодлера), максимально расширить лексический ряд, расшатать (если не разрушить) монотонный метр. С точки зрения любителя, это перечень дефектов. Способствуют ли дефекты позитивному воздействию поэта на зал? Наверное, нет.
Чтобы не углубляться в детали и не употребить ненароком таких слов, как «ямб» или «цезура», попробуем обобщить: любитель пишет примерно как все и ценит примерно что все. Поэты категории А (пусть их будет 50-100) пишут не как все остальные, да и между ними нет единства. Каждый из них (в идеале) пишет как он один. Если признать это различие, то в нем проявляется самоценность поэта категории А и принципиальная заменимость поэта-любителя. Но вечер длился не пять минут, и шаловливые мысли внутри моей головы успели поколебать даже самые незыблемые устои.
Допустим, 50.000 поваров варят борщ примерно одинаково, а 50 – иначе, да еще и по-разному между собой. А теперь не спросим, у кого борщ вкуснее (данных для ответа на этот вопрос недостаточно), а спросим, который борщ, что ли, более борщ? имеет больше прав называться борщом? Мягко говоря, не очевидно (а грубо говоря, очевидно). Кому кажется метафора варки борща унизительной для поэтического акта, для тех переформулируем с повышением экзистенциального пафоса: 50.000 докторов вырезают аппендикс вот так, а 50 – иначе, да еще по-разному. Под чей нож лечь? Или (высвечивая креативное начало) зачинают детей: 50.000 – так, а 50 – иначе и по-разному… Промежуточный вывод: своеобразие, новизна и даже уникальность, так высоко ценимые внутри литературного сообщества, не играют практически никакой роли за его пределами.
Что до бытования. Поэт-любитель к 40 или 50 годам выпускает за свой счет книжечку стихов «Золотая осень», а потом раздаривает тираж. Или ему дарят эту книгу друзья и близкие. Или находится меценат (цена вопроса сравнительно невысока). Давайте не будем пушить хвосты друг перед другом: отличие сообщества от внешнего мира лишь в том, что мецената иногдав централизованном порядке ищет энтузиаст-издатель (Саша Переверзин, Митя Кузьмин и т.п.). Дальше поэт в основном раздаривает тираж.
Прошу понять меня правильно. Мне не надо объяснять, почему, например, Коля Байтов – грандиозный поэт. Я лишь констатирую, что это трудно объяснить косвенным образом тому, кто сам не понимает.
Но всё сказанное выше меркнет перед действительно серьезными метафизическими проблемами.
Освежаю образ значительной части аудитории. Пожилые люди, бодрые и любознательные. Сто процентов многое пережившие. Научившиеся понимать человеческую речь – в том числе, интонацию высказывания. Накопившие мощный жизненный опыт, который лично я не вижу причин не уважать.
Добавим – воспитанные как атеисты и, скорее всего, сохранившие значительную долю скепсиса в религиозном плане. То есть как бы идущие без страховки в направлении, не зависящем от их личного выбора.
Эти люди, переходя на уместные штампы, строили дома, водили автобусы, пекли хлеб и рассчитывали обтекаемость фюзеляжа, а стихи если и писали, то исключительно в свободное время, как бы на полях своей жизни. К ним пришли люди, расставившие акценты ровно наоборот, талантливые, умные и тоже прожившие изрядный кусок жизни. Вправе ли была аудитория ожидать, что их гости поняли, выловили из мутной воды
Развязка
Что я хорошо понимаю – почему аудитория относительно прохладно встретила Кружкова, Аристова, Байтова, Коваля и Штыпеля.
Григорий Кружков представил публике очень понятные стихи, но в них чувствовалось специальное усилие адаптации, характерное даже не для переводчика, а для детского поэта. Конечно, слышное мне было слышно многим. Не почувствовав важнейшей интонационной горизонтали, разговора равного с равными, зал не встрепенулся навстречу слову поэта.
Жанр подлинных и безыскусных стихотворений Владимира Аристова на слух определяется как жалоба или заплачка. Для своего зала это просто такие правила игры – ну что ж, послушаем жалобу… прекрасная жалоба! Для пожилых заслуженных людей это сорный материал – да каждый из них в очереди к терапевту может пожаловаться на жизнь чрезвычайно ярко и самобытно, но видит смысл в том, чтобы сдерживаться.
Взаимоотношения Николая Байтова с читателем/слушателем похожи на поединок контрабандиста с таможенником. Опытный таможенник (хотя бы и я) будет вертеть и трясти это мятое пальто, пока из-за подкладки не посыпятся жемчуга, а то и алмазы. Неангажированный зал видит (слышит) мятое пальто и совершенно не понимает, почему, что и как именно в этом месте надо интенсивно вертеть и трясти.
Виктор Коваль действительно остроумен, но (см. выше) вряд ли
Голосовая поэзия Аркадия Штыпеля – продвинутый продукт для продвинутых своих.
Что я не до конца понимаю, так это природы (относительной) неудачи Марии Галиной и Ирины Ермаковой.
Женщина пишет о любви (вор должен сидеть в тюрьме). Если она делает это талантливо, ее стихи должны как минимум тронуть женщину в зале.
Чтобы разобраться, подумаем, чем Галина и Ермакова (каждая по-своему) отличаются от Юлии Друниной или Риммы Казаковой. Нет нужды говорить вслух… просто подумали и нашли хрестоматийные 10 отличий. И каждое из них на полшага отдаляет говорящую от слушающей. Ну, совсем уж просто: Филемон и Бавкида у Марии Галиной; Эрос и Танатос у Ирины Ермаковой. И бессмертный диалог из «Полетов над гнездом кукушки» (цитирую по памяти):
– Да, конечно, наш друг в совершенстве овладел трудами Юнга и Фрейда и теперь в два счета справится с нашими болезнями.
– Что ж ты мне впариваешь про юнгу Фреда, когда я говорю тебе о тебе?
То есть, наверное, недостало некоторой предельной откровенности, не нуждающейся в косвенности выражения.
На невнимательный взгляд, прием залом Сергея Гандлевского не отличался от реакции на его коллег. Но мой-то взгляд был внимателен. И я (практически уверен, что) различил некоторое благодарное движение навстречу. И готов его пояснить – в меру своего понимания.
Предельная (если не запредельная) ответственность Гандлевского за каждую букву и каждый знак препинания хорошо воспринимается на слух и считывается как безоговорочное уважение к слушателю. Редкописание приводит к высоким требованиям к теме – то есть Сергей Гандлевский действительно пишет «о главном». И – особенно в стихотворении памяти Ходасевича – возникает зримый образ бессмертия, что в сочетании с привычно сдержанной интонацией дает нам зерно надежды, на которое оставалось лишь надеяться…
Потом со стороны «невесты», то есть библиотеки выступила Нина Краснова, чьи близкие к народным стихи местами оказались очень даже бодры и востры, еще пара скорее хозяев, чем гостей вечера, и мероприятие постепенно завершилось, оставив лично меня в довольно глубокой задумчивости.
Леонид Костюков
29.01.2016, 9638 просмотров.
