Открытие 12 литературного сезона (2015-2016)
Клуб «Китайский летчик Джао Да»
Лев Рубинштейн и границы поэзии
14 сентября в «Китайском летчике» была презентация книги Льва Семёновича Рубинштейна «Большая картотека». Началась она с рассказа автора о том, что этот «карточный» проект не его собственный, он это специально пару раз подчеркнул, а издателя Андрея Курилкина, приложившего массу сверхусилий по сбору и приведению в надлежащий вид рассеянных по миру текстов, архивов, карточек и т.п. В результате чего некоторые тексты оказались в разных редакциях, и на вопрос, какая из них правильна, Рубинштейну приходилось смущенно отвечать: «Понятия не имею!»
Так или иначе, книга состоялась, и мы действительно должны быть благодарны за неё не только автору, но и издателю.
Далее Лев Семенович прочел три текста из книги. Эти стихи появились на свет много лет назад, но я не буду писать ничего об их возможном прочтении в контексте той эпохи – это очень отдельный жанр, и возможно, более академический, чем было бы мне по силам. В конце концов, стихи звучали сейчас, со сцены «Китайского Летчика» (о которой в те годы и мечтать не приходилось), и мы можем думать и говорить о них сейчас.
Первое стихотворение (или, возможно, поэма) «Появление героя» (1986) начинается с бытовых фраз, которые при взгляде на ритмику оказываются стихами, ямбами:
– Ну что я вам могу сказать?
– Он
– Не знаю, может, ты и прав.
– Он и полезней, и вкусней.
– У первого вагона в семь.
– Там дальше про ученика.
– Пойдемте. Я как раз туда.
– Ну что, решили
– Сел – и до самого конца.
Казалось бы, так продолжать можно бесконечно, и Рубинштейн продолжает довольно долго, но почему-то это остается интересным и не надоедает. Попутно автор разворачивает перед читателем всё ритмическое богатство русского ямба, с его возможными сочетаниями собственно ямба с пиррихием и возможными (в строго определенных местах! в начале строки или после цезуры) факультативными ударениями. Поскольку в полном смысле ритм включает, в частности, и словоразделы, ритмическое богатство оказывается впечатляющим. Но не в нем, конечно, прелесть этих стихов. А в эфемерности границы между бытовой речью и поэтической. Между не стихами и стихами.
Как не вспомнить эссе Сергея Аверинцева «Ритм как теодицея», мысль которого в том, что поэт славит Бога уже самим дыханием своего стиха, причем даже если бы на словах он был далек от похвалы! Едва ли это относится к случайному ритму, к бытовому ямбу. Едва ли. А к составленной из него картине? Вопрос здесь лучше, чем ответ, он так хорош, что и искать ответ не хочется… Но придется, потому что иначе вопрос перестает быть таковым – и утрачивает силу…
«Там дальше про ученика», – говорится в начале «Появления героя», и действительно, там дальше про ученика, герой появляется. Появляется из этой мозаики, из этой стихийности стихов.
Что же он делает?
<…> «ученик остался один и стал думать».
<…> «ученик сел за стол и стал думать».
«Потом он уселся у окна и стал думать».
Сначала мы не слышим самих мыслей ученика, но слова появляются, приходят потом…
«Раствориться в бытии или раствориться в небытии – не все ли равно?»
«Радость, не узнавшая из нас никого, уходит восвояси, в то время как
«Становясь постепенно все ближе к заветной черте, приобретем ли в лице друг друга в то время, как времена то сужаются, то растягиваются, и уже не поймешь, что когда…»
Это один из способов Рубинштейна придать жизнь афористическим высказываниям, которые при всей красоте не самоцель и служат характеристике героя. Герой состоялся. Стихотворение стало в каком-то смысле драматическим произведением. Это тоже фирменный секрет. Не прием. Текст оказывается на стыке не только бытовой речи и поэзии, но и на границе драмы. Или даже за границей – вполне драмой.
По драматическим законам развивается действие и второго из прочитанных произведений, «Всё дальше и дальше». Бытовых реплик меньше, хотя встречаются и они. Больше многоплановости и разных центров зрения. В коротких вставках герои показаны и изнутри, и снаружи, возникает иногда почти комический, а иногда горький и отрезвляющий эффект. При чем же здесь поэзия? Это вообще поэзия?
Почему это поэзия? (или не поэзия?) Вопрос поставлен с достаточной резкостью, я бы сказал. Резче и не надо, будет уже перебор!
Это драматические картины, безусловно. Они написаны вроде бы верлибрами. Значит, это поэма?
<…>
Вот некто в полумраке решает расстаться с надеждой и не может;
Некто, находящийся в стесненных обстоятельствах, ищет выхода и не может найти;
Некто пытается провести отчетливую линию между прошедшим и предстоящим. Его просто не замечают;
Некто устроился таким образом, что все, что бы он ни сказал, подходит к случаю. Это импонирует. Его замечают;
<…>
Казалось бы, какая разница? Давайте назовем поэмой. Разница, однако, имеется. И да, я бы сказал, что это поэма – но не для того, чтобы реабилитировать многие тексты подобной формы и устройства, а вопреки их осуждению. Именно это – да, поэма. Нечто такого же типа, той же структуры – совсем не обязательно, скорее вряд ли. Это поэма на краю возможного (для поэзии) – здесь и открытие новых возможностей – но и их предел…
Наконец, третий текст, «Родословная», – тоже удивительный пример рождения значительного смысла из вроде бы обрывков обыденной речи, отдельных фраз о знакомых и родственниках… Финал произведения придает этим разрозненным и микроскопическим весточкам о неизвестных нам людях смысл не меньше чем эпический…
Поэзия – это превращение, часто это чудесное превращение… Оно тут есть.
В заключение хотелось бы сказать, что хотя свободных столиков, конечно, не было в зале, но видно было, что очень многие поэты (не говорю уже просто о любителях поэзии) не посчитали интересным послушать выдающегося мастера. Это, к сожалению, частая картина в наших палестинах, возможно, от избалованности публики, но все же вернее – от какой-то неполноты участия, я бы сказал. В чем участия – уж не буду говорить, пусть это тоже будет вопросом…
Алексей Родионов
Открытие сезона,
Китайский летчик
05.10.2015, 6327 просмотров.
