ТРАМВАЙНЫЙ ТРАВЕЛОГ
***
в такие дни мне легче дышится.
в такие ночи снится мне:
я синий, с предисловьем дымшица,
и букинист на пальцы дышит и
мне цену пишет на спине.
меж днём и ночью вечер замшится,
мышей как мелких мышц возня,
и книголюб, что вышел засветло –
в котомку (а котомку – за спину)
уложит бережно меня.
и я войду в печаль отдельную,
в сон однокомнатный, в ответ
на обязательства, в котельную,
в подвал, на станцию удельная,
туда, где не было и нет.
штамп миндаля библиотечного,
штамм вируса, шершавый двор.
и мельтешенье бесконечное,
и смерть проточная и млечная
как оглашённый приговор.
[гибель агитсамолёта ант-20 «максим горький» 18 мая 1935 года]
упаду на посёлок сокол
тяжёлой тушей,
и взлетят сквозь слоновью кожу
многие души,
не ведясь на крюки и тросы,
посулов мимо,
так гудя, как стальные осы
авиахима,
закрутив над устьем воронки
ртутное время,
мимо кладбища, оборонки,
вымпелом рея,
там, где первая мировая –
уже вторая,
и по рельсам бежит, стирая,
ластик трамвая.
стану шахматной пересмешкой,
фигурой плоской,
невесёлой разменной пешкой
в стене кремлёвской,
в полной выкладке бегом быстрым
над речкой истрой,
тем, что в кунцеве соловьином
отщёлкнет выстрел.
покажу, чего испугаться,
чем утолима
боль сутулого рудознатца
фомы и клима,
ведь не зря эти урны в парках
рядами встали,
как музей дорогих подарков -
свинца и стали.
[лиса]
несёт меня лиса
за тёмные леса
с перекредитованием
и указанием юрлица
со страхованием рисков
с полным пакетом услуг
с оформленным поручительством
и доверенностью мой друг
проведёт сквозь высокие горы
и глубокие норы свои
долевое участье оформив
разделив перед этим паи
по общей форме платёжного
документа утверждённой приказом
министерства финансов от первого
декабря десятого года
головушка моя маслена
бородушка шелкова
залоги переуступлены
перевыкуплены права
все мои активы
подготовлены к IPO
– котику!
– братику!
– беги выручать его!
[игра о москве]
1.
время-время пролетает вдоль окна.
вспоминает, как любило никого.
книги в парках, что устраивала нам
золотая и лукавая маркво.
пойма, пойманные блики на воде.
«волга» долго в абсолютной темноте –
шевиотовый водитель, мальчик мой –
остывая, возвращается домой.
ну а дом – это где тёмная как сеть –
тятя, тятя, притащили ли чего? –
ежедневная готовность умереть
за империю, за нормы гто.
потому что дом не может быть другим.
там выходит двухголовый андрогин,
и одною головою говорит,
пробирает, точно диктор левитан,
а другая голова над ним парит,
и следит за ним, и ходит по пятам.
лето-лето нашей жатвы и тревог,
привези нам свой трамвайный травелог.
мы разложим для просушки, как листву,
всю прожилкаминаружную москву –
и запомним по полуночным звонкам,
по суставам, по артритным узелкам.
тятя, тятя, вы сломали ей вчера
шейку старческого хрупкого бедра.
ничего, ей даже это не впервой.
этот казус уже belli-belli-был.
оседает над распавшейся москвой
золотистая подсолнечная пыль.
время скорое в больничку не берёт.
пусть москва моя от старости умрёт,
среди кружева и старческих помад,
раскрасневшись, как игральный автомат.
2.
– не прощу тебе дискурс,
не прощу патриархальный,
хищный милого прикус
и прищур его нахальный,
и сатин твоих забав,
и поплин твоих обновок,
и чиновный загребав
твоих тихих двухходовок.
– отворялась калита,
поднялась септуагинта,
лишь витает возле рта
слабый привкус пепперминта,
и читается с листа,
там, где певчие сбивались,
золотистым-золота,
снизу в небо проливаясь.
– на расшатанном крестце,
на расхристанном фискале,
начинаясь с новостей,
всепогодное в финале –
прямо в трещину, туда,
в хлябебулочную бездну –
быть те пусту навсегда,
и весну, и бесполезну!
***
дане куклянову
ещё соврёт он: «школьник, радуйся!
ты не какой-нибудь, а некий:
тебе даны таблицы брадиса
с логарифмической линейкой,
ты на моей ладони – бусина,
и не смотри, что одинокий –
весь мир тобой одним любуется,
ждёт кинуться тебе под ноги».
на перемене, за оградою,
лицом к лицу с зелёной бездной,
стоишь и мнёшься, шпынь ненадобный,
отсель – чужой и неизвестный,
а сверху смотрит тот, внимательный,
всё, что случится, предвещая,
покрывший медь зелёной патиной,
мир – смертью,
зеркало – прыщами.
***
таким еле слышным, как в постели стоны,
таким неприятным, как жгут траву,
стихом – в глиняной вазе твои пионы
опишу, и ветер вечера заоконный
от штиля предутреннего оторву
по перфорации, по дырочкам этой ночи.
откажусь от напыщенных многоточий
и пойду настругаю тебе москву
тонко-тонко. запустишь пальцы в эту стружку
ради тактильных радостей, и тогда
зашуршит то пушкинская (я называл её «пушка»,
а ты смешно сердилась), то кожевенная слобода,
то ещё какое-нибудь предместье,
выкинутое из песни,
как слова «чёрное» и «белое»,
как слова «нет» и «да».
***
к.б.
купи мне
что угодно, кроме еды.
цветы – гортензию, резеду.
жизнь у моря. смерть у воды.
купи мне
дело к ночи. дело к зиме.
а сдачу можешь забрать себе.
2015,
Каневский,
публикация месяца
27.05.2015, 5950 просмотров.
