Фото из галереи «Лица русской литературы“. Автор Матей Межа (Matej Meža)
Олег Юрьев
СТИХИ НА СМЕРТЬ РУССКОГО ПОЭТА ВИКТОРА IВАНIВА
Бедный шарик, бедный пьяный шарик
С черной речью, бьющей из пупа,
Кто в твоих теперь карманах шарит?
Никого. Так стала ночь скупа.
Ты теперь не бедный и не шарик,
Ты летящий левый крайний бог…
Кто теперь докурит твой чинарик?
Никого. Но и никто не плох.
Николай Кононов
Теперь всегда можно будет опознать – по самому краткому отрывку стиха, по единственной строке, что это – из Виктора Иванiва, потому что его всеохватная просодия, обольстительный мелос и универсальный синтаксис ушли навсегда за границы стихосложения, чтобы непостижимым образом предъявить нам, оставшимся, муку и сладость скоротечной посюсторонней жизни. И он возвел каждой своей стопой цену этой самой жизни, из которой торопливо ушел, в безмерность. Потому что он самый настоящий Поэт. Я это успел ему сказать, не думая, что прощаюсь…
Елена Сунцова
“ Поэт». Кто-нибудь помнит, что это значит? Веревка, пуля, ледяная тьма и музыка, сводящая с ума? Все какое-то русское, улыбнись и нажми? Поэт – это серийный убийца? Поэт сверхбезжалостен? Поэт изначально мертв? Все время должно быть больно?
Да, я горжусь тем, что издала главную книгу Iванiва, тем, что у меня месяц болели пальцы от внесения его бесчисленных правок в верстку, тем, что он сказал: я горжусь, что в моем поколении есть люди, могущие бескорыстно работать в литературе по 16 часов в сутки. Последний раз я видела его здесь, в Нью-Йорке – весна, прием в роскошном особняке, лебединая песня писательской благотворительной программы. Мне приятно вспоминать, как он в полумраке ходил по залам и высматривал меня среди каких-то бесчисленных драпировок. Мы говорили о свежей на тот момент смерти Тараса Трофимова, екатеринбургского поэта, которым Витя восхищался и занимался. Его интересовали подробности: что значит – погиб под колесами поезда? То есть, случайно, сам? Я рассказала все, что знала, очень подробно, но подробности не проясняли тайны. Ему очень не нравился вариант «сам».
Витя был какой-то… милый, иного слова не подберу. Чуткий.
Вот признание. Всем нам – мы помним, что это «мы» значит – плохо и очень плохо. И вот теперь нам хуже, в том смысле, что думаешь: можно в окно, и это утешает. А после того, как
Тогда у него только что вышло «Восстание грез». Сейчас взяла ее, крохотную, с полки– выпала желтая сложенная салфетка, на ней слова: «Лена, у Вас нет анальгина?» У Лены был анальгин, у Лены были деньги на сигареты, на водку, на солянку – Витя, Вам просто необходимо поесть, – на перевод в Новосибирск пять лет спустя, 25 февраля 2015 года.
Кирилл Корчагин
В 1990 году Егор Летов посвятил альбом «Прыг-скок» сборной Камеруна, которая на чемпионате мира по футболу в Италии «вышла за флажки». Летов был, наверное, самым важным поэтом для Вити, да и о футболе он говорил часто. Футбол для него вообще был неким концентрированным выражением человеческих отношений –
В том небольшом городке, где нас поселили и где, кажется, не было ни одного жилого дома – одни перетекающие друг в друга отели, наступила ночь и начался дождь такой силы, что все формы, еще недавно отчетливые, потекли вместе с ним, слились с его мокрой вертикалью. Мы, без зонтов и ориентиров, шли под этим дождем, почти ничего не видя, пытались найти наш отель и даже несколько раз подходили к похожим зданиям, однако на поверку они оказывались не тем, что мы искали. Наконец в одном из этих бесчисленных отелей мы наткнулись на длинный зал, занимавший весь первый этаж и соединявший таким странным образом одну улицу (ту, откуда мы пришли) с другой (той, куда нам было нужно). Мокрые и измученные затянувшейся прогулкой, мы пошли сквозь этот зал, где были пойманы местной охраной – идет официальный прием, всё огорожено, куда вы. Не говоря ни слова, Витя вырвался из этого кольца, набрал скорость и с разбега перемахнул через невысокую, но убедительную ограду, исчез в темноте и дожде. Вышел за флажки.
Он всегда как будто выходил за флажки – это было почти невыносимо даже для тех, кто видел его от случая к случаю. Страшно представить, как протекала бы его жизнь в Москве или Петербурге, в местах с куда большей плотностью культурного общежития, и, в то же время, с куда меньшим простором – с невозможностью разбега. Разбега, который позволил ему стать не просто поэтом или писателем, но отдельной литературой– литературой, в которой есть всё и с которой предстоит разбираться, видимо, не отдельным людям, а целым институтам. И всё же невозможно отвлечься от мысли, что эта литература прервалась слишком рано.
26.02.2015, 6025 просмотров.
