Подземное время
В октябре воздух Москвы становится скрипучим. Скрипит иней под ногами, скрипит время в ржавых настенных часах. Вагоны метро ходят, поскрипывая, как и раньше, но звук этот стал отчётливее. Всё живое замерло. Недвижимые вещи начинают издавать скрипичные звуки, ворочаться, постанывать. Время сейчас осмыслено вещами. Ожидание ходит мурашками озноба, ложится на асфальт, входит в подошву и течёт вверх, подобно тому, как каменеет живое дерево. Страх связан с холодом не только ознобом. Слова страха выходят из предметов тенью ассоциаций, аллюзий, смыслов, качаются на якорных цепях, застывают в ржавчине гигантских гаек, там и тут выстреливающих из асфальта. Зачем они, откуда? Растут из почвы, где провалы во времени, где несётся подземный поезд-флот, уносит всё быстрее, быстрее. Тонет в темноте. Только выброшенный флаг подёргивается в отблесках фонарей. Страх стремительно уплывающей красоты перетекает в восторг неживого, некрасивого, того что совершенно, потому что не боится. Потому что может принять эту жизнь такой, как она есть. Принять без стонов, без преодолений. Звук тихого, еле уловимого, упоительного отчаянья в каждом шаге. Но оживаешь с каждым словом, с каждой попыткой вслушаться, вынырнуть, полюбоваться, победить неживое звуком.И вот уже сходишь на берег тротуара, и строчки под подошвой ложатся след в след:
…кто передаст звуковой волне,
что она запредельна?
кто собьёт с травяных штанин
комья спеси панской?
кто научит пласты равнин
речи горней и ханаанской?
мы отступаем.
кто, кроме нас,
защитит от потравы
малую землю карих глаз,
воробьиной славы?
кто сохранит шелестящий век,
письменно-устно
Геннадий Каневский – поэт, который видит картину целиком, со всеми нюансами вкраплений, чует её воздух, откликается каждым волоском на коже:
ты увидел червей в солонине – это предлог,
ты увидел свет невечерний – это союз,
ты почувствовал ветер, сказал себе «не боюсь» –
это был бог,
несущий не мир, но меч
<…>
Стихи из новой книги «Подземный флот» не боятся прямого высказывания, но и не настаивают на обобщениях. Смелость вырастает здесь из страха вопреки всему. Автор уже не «противопоставляет свою речь истории», как отмечал Лев Оборин. Прошлое уходит под землю, и теперь это только призма, переломляющая картину настоящего. Отражая время с максимальной точностью, поэт обращается к себе и одновременно к
кто там ходит и судит
о пространстве всеобщей вины
<…>
как там? – нет-и-не-будет –
имя вашей страны.
В контексте надвигающейся действительности возникают новые исторические параллели, где «по рекомендации василия сталина вступил в гитлерюгенд» новый лирический герой, живущий над временем и над историей:
тот, кто неправильно крестится – враг.
тот, кто отдаст всё именье за так –
тот умирает счастливым.
Или тот, другой:
жуть, говоришь? – но осталась одна
радость: живёшь возле самого дна,
будто в стеклянном стакане,
<…>
или, с рогатиной наперевес,
в дальний уходишь таинственный лес,
тот, где силён и нахрапист,
выйдя из древних домысленных вод,
зверь по тропинке косматый идёт,
четырёхстопный анапест.
Каневский будто полемизирует с двумя людьми, часто в одном тексте (как в одном человеке, внутри себя), где один герой является безмолвной молекулой нарастающей мглы, а другой пытается эту мглу узнать, разогнать.
Поэтическая память складывается из множества сюжетов с большой и маленькой буквы. Голос коренного москвича (совершенно забытое сегодня понятие), у которого в подкорке каждый горожанин, ушедший отсюда на лесоповал, каждый вросший камень с
Несмотря на предметную сложносочинённость, гармония Каневского предельно строга. Он любит изысканную чёткость. Каждое его слово – степ: цокай языком в конце новой строки и возвращайся к прочитанному, разбирай заново. Танец звука кружит с движением смысла, подхватывает на повороте. Не надо ничего объяснять. Этот танец не для профанов. Если вы не владеете техникой, не слышите аллюзий, получайте удовольствие от ритма и картинки. Видеоряд, помним, кареглаз:
от дюка с люка через одну
ступеньку, спеша объявить войну,
сворачиваясь пружиной стальной,
гремя столицей вставной,
вспыхивая бунтом, грозой, виной –
<…>
так застынь посреди степи
как языческий истукан
что наделал ты – это кровь из ран, armadillo, ран
– сдохни, сука, сдохни
– run, armadillo, run
Убежать, уплыть, передвигаться во тьме – это лейтмотив новой книги «Подземный флот», посвящённой ушедшему недавно рязанскому поэту Алексею Колчеву. Но тени смерти уже не такие пугающие, какими казались в предыдущем сборнике «Поражение Марса». Они больше похожи на маленьких призраков в тёмном углу заброшенной детской. Автор оборачивается назад, осознавая, анализируя «Марс», возвращается к его темам, ловит себя на предвидении, говорит о нём с ностальгией и грустью.
Страх здесь принят как неизбежный берег в далёком плавании. Сошёл с корабля, а тёплая земля ещё качается и уплывает из-под ног. Дотронься и потрогай: горсть воспоминаний и, вместе с тем, пепел прощания:
оставь себе бочонок да
возьми с собой кусочек нет
отщипываешь по чуть-чуть
и хватит на десяток нет
Из глубины «Подземного флота» «Поражение Марса» выглядит ещё большим попаданием: и потому что его тексты теперь работают иначе, и потому что время предыдущей книги наступает именно сейчас. В каком-то смысле после выхода «Флота» «Марс» может прозвучать в полной мере. То, что в 2011-2012 было только ощущением, только поездом Люмьера, оглядкой в Историю, сегодня стало фактом действительности, эшелоном:
вот
он
летит
с вышины,
лист листом.
вот он
лежит у стены
вниз лицом.
в тихом прокуренном дне
дым к виску.
словно бы только что не
наверху.
жгут полутрупы свобод.
пишут крах.
ставят воздуховод
в головах,
чтобы гудело хитро
(ветер вей).
чтобы дышало метро
всех червей.
Об окончательном завершении темы «Марса» и осмыслении себя и действительности свидетельствует и тот факт, что в новой книге наконец полностью опубликован цикл «песни о советских лётчиках», который завершает «покрышкин», известный читателю несколько лет.
К этому «единому учебнику истории» Каневский обращается вновь и вновь. Военные марши всё громче: корабли-броненосцы взмывают в воздух самолётами и уходят в штопор, тараня действительность, ныряют в тамбур и уносятся в темноту. Подсвеченный бурым светом «Марс» – это тот самый скрежещащий всеми шурупами поезд, только прибывающий на станцию, а «Флот» – уже осознанная потеря.
Если теряешь дорогое, то говоришь об этом с улыбкой воспоминаний, с нежностью, целуя на прощание «под окнами на площадке детской»:
это лето
ночь пришла и оно дышало
день пришёл и его не стало
исчерпалось
выбрало квоту
я опаздывал на работу
я любил тебя мало
мало
Автор ловит себя на наивности, стесняется её, ищет оправдание и иронизирует над собой:
зависть к валериане
к овцам
которых ты не досчитался
это молодость
это нервы
<…>
засну-ка над этим текстом
в кресле
чтобы перед тобой
оправдаться
Даже там, где Каневский обходится минимальными средствами, звуки и запахи оживают вопреки аскезе. Широкими мазками ложится тепло июня длинной световой полосой – от окна до карандаша. Всё точно – сантиметр в сантиметр:
говорят июнь
открываешь втекает
белое молоко
затворяешь скисает
ставишь в печь
говорит языками ангелов и людей
а на третий день
<…>
говорят июнь
недолёт
пересвет
Стихи Геннадия Каневского обладают редким качеством, от которого рядовые поэты шарахаются как от огня: они гуманистичны, честны, они обладают отцовским взглядом – критичным и любящим. Они корят, бьют, угнетают, поражают и воодушевляют. Они сильны и наивны. Всё одновременно. Они способны поменять мир внутри и снаружи читателя. «Подземный флот» – это ещё одна мольба о чуде, со всем мазохизмом, со всей словесной жертвой, которую можно отдать:
и не верь всенародному. а мне поверь,
в рану персты влагая.
если же дом окружат, то встанем к спине спиной,
плёнкой глаза затянем и предадимся зною.
стану тебе апостолом.
самым тебе фомой.
стань и ты мне фомою.
Обернуться в историю – повернуть ключ и открыть действительность в замочной скважине стихотворения. Стихи как оружие и молитва, как поиск спасительного круга для погибающего человека,
Елена Дорогавцева
Айлурос,
Презентация,
Китайский летчик
14.11.2014, 6885 просмотров.
