Незадолго до поэтического вечера лидеров продаж магазина «КнигИ в Билингве» к нам попала рецензия на книгу Сергея Шестакова «Схолии», ранее нигде не опубликованная. «Схолии» давно и прочно занимают первые строчки в наших рейтингах продаж. Приведенный ниже текст, как нам кажется, помогает разобраться в причинах неожиданного успеха книги.
СОВЕРШЕННО ВОПРЕКИ ОЖИДАНИЯМ
Карта удач современной русской поэзии такова, что мы как будто примерно понимаем, откуда ждать следующей большой удачи. Вроде бы сейчас эпос конструктивнее лирики. Вроде бы ирония, без которой последнее двадцатилетие редко обходится большой русский поэт, понемногу меняет характер и роль внутри стихотворения, как бы угол наклона по отношению к основному высказыванию. Далее – поэзия завоевывает новые территории, осваивая не- и антипоэтические предметы и темы. С точки зрения ритма явно менее плодородны устойчивая, старая силлаботоника (все эти хореи и ямбы) и окончательный верлибр; ухо радуют более сложные мелодии. А если уж поэт и пользуется давно испытанным ритмом, то – взрывая связь между музыкальным ладом и смыслом, «от противного». Наконец: мы внимательно смотрим на очень известных, авторитетных поэтов старшего поколения – либо уж готовимся встретить гениального дебютанта. И уж совсем формальный аспект – мы полагаемся на опыт и уровень известных поэтических издательств. Вроде бы они в теме и должны уверенно мониторить ситуацию.
Замечательная книга Сергея Шестакова «Схолии» абсолютно противоречит всем приведенным выше правдоподобным рассуждениям. Если воспользоваться яркой метафорой поэтического фронта, то налицо катастрофическая диверсия в глубоком тылу. Посудите сами. Это процентов на 90 чистая лирика, абсолютно лишенная всяческой иронии. По набору тем это традиционная сердцевина поэзии. Здесь работают самые что ни на есть истасканные размеры и метры (впрочем, есть и эксперименты с ритмом и формой). Автор не молод, не дебютант (это четвертая книга стихов) и в то же время не знаменитость; пока был известен скорее специалистам. А уж про издательство «Ателье Вентура» лично я вообще слышу впервые.
Давайте попробуем разобраться в деталях, используя уже намеченную систему координат. Говоря об ограниченности лирического мировоззрения, мы обычно имеем в виду молодежный (если не подростковый) эгоцентризм: важен не мир как таковой, а те эмоции, которые я по его поводу испытываю. Начиная с какого-то момента (первый шаг, первое слово твоего ребенка), события личной жизни идут по кругу, свежесть восприятия притупляется. Чистая лирика приходит к естественному кризису; судьба Бориса Рыжего, например,– точная иллюстрация процесса. Вместе с тем, мы знакомы с феноменом поздней лирики – Тютчева, Анненского или Заболоцкого. Сквозная и решающая тема здесь – последней любви. То есть автор – во всех четырех случаях человек зрелый, но далеко не старый – добровольно впускает в свою жизнь логику обратного отсчета. Думаю, здесь уместно говорить о зеркале смерти – и только то, что отражается в нем, сохраняет смысл. Не случайно и для Анненского, и для Георгия Иванова, и для Шестакова репетицией смерти становится весна, а не осень – это своеобразная логика зеркала.
С другой стороны, эмоциональный мир взрослого человека (в отличие от мира юноши) сильно пропитан эмпатией, переживаниями за других. Грань между лирическим и эпическим становится условной, как иногда прозаик, уже начиная новую вещь, все еще колеблется между первым и третьим лицом, и предпочтение делает чисто интонационное.
Что до иронии – она традиционно расширяет диапазон серьезного стихотворения; придает ему дополнительное измерение: автор находится как бы и внутри, и немного в стороне; облегчает диалог с читателем. Скажем коротко – Шестаков жертвует всеми этими преимуществами. Он позволяет пафосу стихотворения достичь максимума естественной силы – не педалируя, но и специально не понижая его. Это благодарное, но не легкое чтение – ни в каком оттенке смысла. Изо всех смысловых и настроенческих колебаний и перебивок – без которых стихотворение превратилось бы в недоступный восприятию черный монолит – Сергей Шестаков оставляет лишь чередование печали и надежды, тени и света. Например:
* * *
музыки хлеб надмирный и шепотки в курзале,
движутся жернова тугие, снуют ножи,
каждое слово хочет, чтобы его сказали,
каждое сердце – чтобы его нашли,
названное не стоит снов и обетованья,
слов в словаре господнем ровно одно, а здесь,
каждое чудо ищет бирку для бытованья,
каждая пуля – сердца живую взвесь…
Возвращаясь к теме сердцевины. Графоман бездарно пишет о луне, весне, любви и смерти. Талантливый поэт пишет (естественно, талантливо) о бутылке пива, шпротном хвосте в остатках масла, изнанке овощного магазина, мимоходом посрамляя графомана. Мой самый любимый Георгий Иванов и мой любимый Сергей Шестаков пишут о луне, весне, любви и смерти, как писали бы графоманы, кабы могли. То есть расширяют границы поэзии – но не вовне, а внутрь, на землю, которую мы были уже готовы посчитать мертвой.
«Схолии» ненавязчиво культурны – это еще одно их достоинство. Восьмистишия Шестакова держат в уме восьмистишия Мандельштама, его «Очень простое стихотворение», открывающее книгу и задающее ей тон, перекликается с Арсением Тарковским.
Бывает, поэт формулирует свое понимание поэзии, кредо. Есть такая подсказка читателю у Шестакова? Есть:
* * *
вся ты, музыка, из пустот,
вся вязанье крючками нот,
и стихи не то, что читается
(что читается – вычитается),
а оставшийся после чтения
зимний воздух пресуществления,
пробирающий до костей,
собирающий из частей…
Главное чувство – благодарности автору и издателям за замечательную книгу.
Леонид Костюков
15.12.2012, 6491 просмотр.
