Дополнительно:

Мероприятия

Новости

Книги

Дмитрий Веденяпин в цикле «Стихи kultinfo». Публикация 09/2018

«Как я провел это лето»

Открытие 15 литературного сезона (2018/2019)

Клуб «Китайский летчик Джао Да»

Нефритовые лица лета

Первая неделя сентября — время встреч. Начало учебного года. Начало театрального сезона (плюс-минус). Начало сезона поэтического. Ежегодная смена одной жизни на другую. И встречая друзей (одноклассников, коллег) после долгих (коротких) каникул, человек должен в коротком рассказе уместить целую летнюю жизнь. Ответ на вопрос: «Как я провёл лето?» — близок к стихам асимметрией формы и наполнения: коротенький отчёт и стоящая за ним целая жизнь.

На традиционную «послелетнюю» встречу «Культурная инициатива» в третий раз пригласила Дмитрия Веденяпина.

Дмитрий Юрьевич начал вечер с отсылки к недавно вышедшей книге «Зима легка» своего молодого товарища Антона Симоненко и послесловию к ней Дениса Крюкова. «Человек не видит дальше рук, / Дальше глаз он лес не понимает», — пишет поэт, и автор послесловия указывает, что так устроено зрение «любого другого поэта». «Когда собираются учёные, химики или экономисты, то собираются люди знающие, чтобы обменяться знанием, — объясняет Веденяпин своё видение видения Денисом книги Антона (зеркало в зеркале). — Сообщество (или лига, или орден) поэтов — это, напротив, лига незнающих. Иногда в школьном смысле (физики, математики), но главное: они ощущают эту толщу непонятности или незнания… И что самое интересное, незнанием тоже можно обмениваться».

Веденяпин вспоминает лекции Мамардашвили о Прусте и комментарий к ним Пятигорского: «Можно представить, что есть путь, и мы на него ступаем, но, по-видимому, пути нет — мы делаем шаг, и возникает пейзаж, мы делаем шаг и что-то   происходит или не происходит. Хочется верить, что ты видишь дорогу перед собой, но мы видим очень ограниченный кусочек». При этом Веденяпин говорит, что не согласен, будто поэзия — это не ответ, а вопрос: «Ответ, и ответ вперёд вопроса».

Концепция поэзии, прозвучавшая в начале вечера, настраивает на активную душевную работу. Делиться и обмениваться незнанием — это ли не то, что делал Сократ?

В моих разговорах «как я провёл/проведу лето» я несколько раз сталкивалась с непониманием, связанным с разными ассоциациями к слову «дача/деревня». Для части людей — это прополка клубники под давлением родственников, узко-картофельные дела, что-то   противоположное всякой культуре, а для других — место размышлений и время дописать рукопись. Это зависит не от того, выращивает ли человек цветы, прилагая к этому силы и время, а от того, что цветы значат для него: урожай или собеседников. И первые люди спрашивают друг друга после недели на даче: «Всё посадили?», а вторые: «Текст дописали?»

Прочитанные на вечере стихи создают портрет такого лета  Прибалтике, в Переделкино, в лесах, вне места). Наблюдение и ирония, летние разговоры на даче, платоновские диалоги под комаров, узнаваемые речевые клише из книги, узнаваемый шутливый тон серьёзной беседы, смешение философии и мороси, игры в карты и судеб родины.

В детстве лето на даче — повышенное внимание к миру, во взрослом возрасте — внимание к человеку, к словам разговора, словам книг (которые читаешь и которые пишешь). И это пропускание через слово делает опыт лета на даче внепространственным и вневременным:

* * *

Куда выходит эта дверь?
Не знаю даже.
Смеркается — ведь так теперь
Никто не скажет.

Для тех, кто чувствует родство
Вот с этой рощей,
«Темнеет» тоже ничего,
Но как-то   площе.

Даже отсылка к просторечной и обсценной лексике в одном из стихотворений отнюдь не признак места: аллюзия к современным клише на тему «жить стало лучше». «Хорошо у нас с лесу / Чисто в парке Горького» читается не только как отворот от московского снобизма — не у них там, а у вас под носом — но и как отсылка к народническим утопиям: «Вся Россия — наш парк», — как мог бы сказать Максим Горький.

Героем подборки становится советский математик, который радостен, что «дописал статью и выиграл в шашки», и стоит на латвийском берегу «живой, как жизнь, заслуженный, как отдых». Разговоры дачников перекрывают природу, но питаются от неё:

* * *

Мы говорили о литературе:
Кленовском, Корвине и Степуне
У моря, там, где чайки в контражуре
Над соснами сновали в вышине.

Когда мы шли назад, мигали звезды.
Вдруг хлынул дождь, и мир исчез в дожде.
Мы замолчали, правда, слишком поздно —
Не видно было ничего вообще.

Но лирический герой Веденяпина видит и  «точёные нефритовые лица» гусениц, чутких и отважных, и личность муравья, пересекающего тропинку. Один из зрителей задал вопрос: «Какое Ваше любимое насекомое и вообще маленькое животное?» Дмитрий Юрьевич после некоторых колебаний отдал предпочтение жукам — какие они совершенно другие существа (другее муравьёв и существеннее бабочек), как интересно было бы их изучать. И увидев (дав увидеть!) себя и ребёнком, и взрослым одновременно, признался, что ему сейчас сложнее брать в руки абсолютно любое насекомое: «То есть я могу, но, когда я вижу какого-нибудь жука или гусеницу, нет желания немедленно взять в руки».

Сверяя это со своими ощущениями, думаю: не так-то просто взять в руки иную гусеницу, когда она мёртвой хваткой вцепляется в ветку, сама притворяясь веточкой, пальцы считая птицей. Хороший ход — пальцам притвориться веточкой, и тогда она сама зайдёт на них. Чем взрослее руки, тем сложнее им не поранить маленькое животное — а пораненное, с нарушенной границей между внешним и внутренним — оно ужасно тем более, чем совершеннее здоровое (целое). То же касается и слов. И тем. Поэтические руки Дмитрия Веденяпина умеют бережно брать разные темы: они остаются живыми и — обретшими имена, как жук, попавшийся на глаза тому дачнику, у которого на полке всегда стоит определитель насекомых.

Научное познание в стихах Веденяпина складывается не только из непонятных простому человеку формул, но и из мытья пробирок (как показал Латур в книге «Наука в действии», это действительно полноправный компонент научного процесса), из наблюдений, из — в момент работы над темой — согласно подпевающего этой теме мира. Химик выделяет чистое вещество из окружающего мира. В момент научного рождения и окна окают, и  «Клумбы, пруды, даже лужи скруглились в О3, / Что как бы не — а фактически правдоподобно». Завершается рождение (лиминальная стадия) в момент имянаречения (крещения, регистрации, показывания родным). Научное открытие — это рождение слова (термина, имени ботаника в латинском определителе растений). Вот и получается, что слово если не первично, то, во всяком случае, самое главное в выделении чего-то   из мира и присвоении этого человеком. Имя учит что-то   различать, настраивает оптику, взгляд. Но само имя берется не из химического расчёта, а из ощущений, «запаха земли и света после дождя». Даже учёные ничего не знают и идут за метафорами. Многознающи только те, кто всегда твердо стоит на месте. А знанием, что ничего не знаешь, можно поделиться — и тем самым помочь сделать шаг. Любой идущий идёт впотьмах, освещая себе путь на один шаг, не дальше рук — стихами, экспериментами, размышлениями — как августовский дачник, вышедший посмотреть на сов или понюхать маттиолу, карманным фонариком выхватывает фрагменты из темноты.

Лета Югай,
доцент Liberal Arts College Института общественных наук РАНХиГС

Когда вопрос — ответ

Вечер Дмитрия Веденяпина в  «Китайском летчике» начался довольно неожиданно: с его представления и рекомендации книги поэта Антона Симоненко «Зима легка» и цитаты из предисловия к этой книге, написанного Денисом Крюковым:

«Пелена пришедших утром с юга
облаков смешала всё вокруг.
Утка в яблоках, как в мае,
быстро тает.
Человек не видит дальше рук,
дальше глаз он лес не понимает.

Две последние строчки здесь особенно важны. Они немало говорят о поэтическом зрении Антона (да и любого другого поэта)».

«Не слишком ли смело обобщает Денис, — спрашивает Д. Ю., — говоря „да и любого другого поэта“?» И отвечает на этот вопрос: «Как раз верно, именно любого поэта. В отличие, скажем, от экономиста, несущего знания, поэт несет незнание. Он открывает это незнание и заражает им других». «Я ничего не знал наверняка», — цитирует Дмитрий Веденяпин еще одну строчку из Антона Симоненко, которую Денис Крюков комментирует так: «Антон знает, что поэт — это вопрос, а не ответ». Но здесь Д. Ю. не соглашается с Денисом и говорит: «Мне тоже казалось, что поэт — это вопрос, но в последнее время я стал приходить к тому, что всё-таки и поэт, и стихотворение — скорее ответ, но ответ другой, приходящий к нам из будущего. Считается, что мы смотрим в прошлое, будущего еще нет, и оттуда на нас дует чёрный непроглядный ветер, но именно оттуда могут приходить (вот таким образом) какие-то ответы».

После такого довольно развернутого высказывания о поэзии (переданного мной кратко и, прошу прощения за возможную неточность, по памяти) Веденяпин прочитал свои новые стихи, написанные этим летом в Эстонии, в Кясму. Конечно, ясно само собой, что Д. Ю. — большой мастер и у него любая вещь сделана с тонким поэтическим искусством. И взбодрившее публику стихотворение «Шоколадка за…бись», и коротенькая пьеса, названная ради формата вечера верлибром. Пьеса «А и Б сидели на трубе» — о том, что умные слова могут быть глупее глупых из-за своего самодовольства… Это, конечно, верно подмечено, хотя в какой-то мере общеизвестно — есть, например, расхожее мнение, что человек — дробь, в числителе которой то, чем он является, а в знаменателе то, что он о себе думает. О людях-то это вряд ли верно, а вот о словах больше похоже на правду. Действительно, в умных словах сквозит подчас некоторое самодовольство, и оно не авторское, а их собственное: «Вот мы какие точные! А вы тут что?»

Ну или вот, возвращаясь к теме искусства и изящества, такое стихотворение:

* * *

Не обижайте гусениц — они
Ничем не хуже нас и даже лучше.
Пусть им не написать «Труды и дни»,
Но чувствовать они умеют чутче.

Какая нежность и какое в них
Бесстрашие — ни человек, ни птица,
Ни зверь не могут так! Вглядитесь в их
Точеные нефритовые лица.

Не говоря о том, что им знаком
Особый, так сказать, крылатый способ,
Что в существе нечутком мы зовем
Ответом на бескрылые вопросы.

Как по-вашему? По-моему, чудесно!

Но в некоторых вещах Веденяпина последних лет сквозит манера говорить как бы с постоянными уточнениями: допустим…, точнее…, скорее… нет, как бы… да, даже не…, не то чтобы… и так далее. С одной стороны понятно, что это такая антипатетическая прививка, не дающая проходу неподлинному, пустому, инерционному пафосу. Но позволяющая пафосу подлинному сквозь нее проходить безвредно. С другой стороны, иногда такая интонация всё же слегка смущает и сбивает с толку. Получается немного похоже на анекдот, самим же Д. Ю. нам когда-то   на поэтическом семинаре рассказанный: в наше время уже нельзя сказать прямо: «Я Вас люблю», — а можно только как-нибудь   типа: «Я Вас люблю, как говорил Д' Артаньян Констанции Бонасье (там-то и там-то)». Конечно, всё бы оправдалось, если бы именно этот специфический язык дал конгениальный ему абсолютно прекрасный плод — но пока такого вроде бы не было — однако, как оказалось, именно к этому дело и шло!

И вот мы подходим к финалу основной программы (правда, после нее Д. Ю. еще отвечал на вопросы и прочитал пару своих текстов по заявкам из зала) и последним (или, возможно, в чтении предпоследним, но в опубликованной подборке точно последним) оказывается такое стихотворение:

* * *

Дом стоял на краю перелеска.
В окнах сосны и пихты.
Я открыл дверь, ветер смял занавеску,
Ты обернулась, вскрикнув.

Нет, получился какой-то Бунин, начинаем еще раз:
Ветер смял занавеску.
Ты, оглянувшись, крикнула мое имя.
Жить оставалось вечно.

Нет, еще раз: справа пихты и сосны,
Слева до горизонта поле пшеницы
Цвета твоих волос, полыхнувших на солнце,
Когда ты обернулась… Нет, это все не годится.

Скажем иначе: все могло быть иначе.
Все и было иначе, чем было.
Трудно помнить или забыть, тем паче
То, чего не было — но ты забыла.

Здесь эстетика уточнений проявляется в самый полный рост — и безоговорочно выигрывает. Одна за другой версии, как будто бы отбрасываемые, создают удивительное целое. А как меняется рифмовка! Неточная рифма первой и третьей строф в финальной превращается в точную, во второй же строфе маленькое чудо «крикнула моё имя» в каком-то смысле (может быть, и спорном) внезапно рифма к  «какой-то Бунин» в середине первой строки. Но можно считать и нерифмованной строчкой — и в ней семантический удар. Финал стихотворения (если брать, скажем, последние три строки) — открытый, он уже безо всяких уточнений, и всецело патетический, и горький, и счастливый.

И в заключение… Наверное, от автора заметки о поэтическом вечере вовсе не ждут, чтобы он высказал своё мнение о рассуждении поэта, так сказать, по существу рассматриваемого вопроса. Поэт имеет то преимущество, что он своё право говорить о поэзии заслужил стихами… Но, на мой взгляд, вообще нет смысла в комментарии, если он не касается самого существа сказанного…

Итак, кто прав: стихотворение это вопрос — или ответ? Думаю, оно слишком сложно устроено, чтобы быть просто тем или другим… Если это великое стихотворение, оно тысяча вопросов — и тысяча ответов. Оно поворот времени и обновление жизни. Это засчитывается за вопрос или за ответ? Если же это просто прекрасное, замечательное стихотворение, мне всё равно думается, оно находится не в том пространстве, где вопросы и ответы. В той мере, в какой оно вопрос, я бы скорее назвал его «вызов». В той мере, в какой оно ответ, я бы скорее назвал его «счастье».

Алексей Родионов

Открытие сезонаКитайский летчик 

22.09.2018, 2570 просмотров.




Контакты
Поиск
Подписка на новости

Регистрация СМИ Эл № ФC77-75368 от 25 марта 2019
Федеральная служба по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций

© Культурная Инициатива
© оформление — Николай Звягинцев
© логотип — Ирина Максимова

Host CMS | сайт - Jaybe.ru